За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941

Историки по-разному определяют момент поворота от аскетизма и революционного самопожертвования к призывам наслаждаться жизнью[341]. Одни видят предвестников этого поворота в изменении, с конца 1920‐х годов, характера и целей торговой рекламы; или в отказе, в начале 1930‐х, от идей Пролеткульта и провозглашении соцреализма обязательной концепцией в литературе и искусстве. Новая потребительская культура и стала своеобразным выражением соцреализма — празднованием достижений советской жизни. Другие датируют поворот разработкой второго пятилетнего плана с обещаниями развивать производство товаров массового потребления или считают, что изменения произошли лишь в послевоенное время. Большинство, однако, сходится во мнении, что в середине и второй половине 1930‐х годов новая государственная политика в области торговли и потребления уже в полной мере проявилась и продолжала развиваться в послевоенные 1940‐е и 1950‐е годы.

Был ли новый курс радикальным разрывом с идеалами революции и социализма или являлся их прямым наследником? Лев Троцкий стал одним из первых интерпретаторов смены курса. Обуржуазивание быта, вещизм, насаждение потребительских ценностей, по его мнению, означали предательство революции. В 1940‐е годы социолог Николай Тимашев назвал изменение политики «великим отступлением», что свидетельствует о том, что он, как и Троцкий, видел в этом отход от идей революции и социализма[342]. Революционера сменял карьерист, который и добивался постов, чтобы лучше жить. Однако объяснять изменения в обществе перерождением или вырождением власти недостаточно. Новая политика касалась не только партийцев, но и каждого советского человека.

Оценки современных исследователей государственной политики 1930‐х годов в области торговли и потребления лишены классовой непримиримости, нетерпимости и порицания. С их точки зрения, пропаганда нового образа жизни и нового облика советского гражданина при всей присущей им советской специфике шла в русле общемирового процесса модернизации, создания современной, по преимуществу городской, системы торговли и культуры массового потребления. Одни историки, вслед за Тимашевым, видят в изменении курса и, как следствие, в сталинизме обуржуазивание революции, переход от революционных классовых ценностей большевизма к общесоциальным[343]. Другие считают, что новизна и радикальность поворота государственной политики в области потребления преувеличиваются исследователями[344]. Прежде всего потому, что первоначального продуманного плана организации социалистической экономики у большевиков не было. Кроме того, революция обещала трудящимся материальное благополучие — сытную еду, хорошую одежду, просторное удобное жилье, досуг. В работах Ленина есть и призывы к культурной торговле. Гражданская война и кризис первой пятилетки вынудили отложить выполнение обещаний, но это не означало признания аскетизма идеалом советского общества. Исследователи, которые подчеркивают преемственность политики 1930‐х годов и революционных идеалов, утверждают, что в политической культуре сталинизма много сходства с большевизмом — предпочтение промышленной городской экономики, пренебрежение интересами крестьянства, негативное отношение к частной собственности, репрессии. Что касается материальной культуры, то ориентированное на «роскошь» потребление не было новой идеей, оно существовало и до революции, и во времена нэпа. В 1930‐е годы изменился лишь социальный облик потребителей «роскоши» и места, где они покупали товары. Теперь не богатые купцы, аристократы, буржуазная интеллигенция, нэпманы, а «наши» советские люди покупали шелковые платья и икру и не в частных, а в советских магазинах. В такой интерпретации сталинизм предстает прямым наследником большевизма, а поворот государственной политики — не отходом от социализма, а демократизацией современной потребительской культуры.