За флажки

–– Я же вас предупреждал, что беспредела, не потерплю, – сказал поверженным «браткам» высокий крепкий мужчина лет тридцати пяти, стоящий в проходе в непринужденной позе. – Марш на насесты, и заткнулись!

–– Ну, Лис, ты и падла, – прошипел Козырь, поднимаясь с пола, но тут же снова упал на колени, получив молниеносный неуловимый удар в болевую точку.

–– Что с них возьмешь? Тяжёлое детство, недостаток витаминов… – с ироничной усмешкой сказал Лис, разглядывая Андрея. – А ты молодец, не раскис. Андрей, кажется?

–– Да. Андрей Макаров.

–– А я – Глеб. Глеб Лисовский. Эти, – он презрительно кивнул головой в сторону сокамерников, – прозвали меня Лисом, но кличек я не терплю. Так что зови меня просто Глебом.

–– Спасибо, Глеб.

–– Не за что. Здесь каждый сам за себя. Законы волчьи. А новичков всегда прессуют. Не сломаешься – останешься человеком, дашь слабину – превратишься в скотину. Но ты, кажется, не из слабаков. Ладно, Андрей, бери свои шмотки и топай за мной. Вот твоё место, – сказал Лисовский, указав на верхнюю койку у окна, на которой сидел какой–то мужик в майке–тельняшке. Не глядя на него, Глеб сказал тоном, не терпящим возражений: – А ты вали к двери.

Мужик без пререканий соскочил вниз, скатал постель и бочком протиснулся мимо Андрея к своему новому месту.

По всему было видно, что Лисовский пользовался авторитетом, но его внешность, манера говорить и держаться ничем не напоминали Макарову тех криминальных авторитетов, с которыми ему доводилось сталкиваться, и это вызывало в нём противоречивые чувства к своему новому знакомому. Лицо Глеба с мужественными и в то же время утончёнными чертами можно было назвать даже красивым, если бы не едва заметная асимметричность и шрам в углу правого глаза, которые, впрочем, почти не портили общего приятного впечатления. Было совершенно ясно, что он – весьма образованный человек, и круг его интересов несоизмеримо шире, чем у остальных обитателей камеры. Его густые и ухоженные тёмные волосы, уложенные в аккуратную прическу, красноречиво говорили о том, что он знал толк в моде и, должно быть, даже вёл светский образ жизни. Такие мужчины нравились женщинам и чувствовали себя свободно и непринужденно в любом обществе. И в то же время Глеб явно был знаком и с уголовным миром, знал его «понятия» и специфический жаргон.

Застелив постель, Андрей в нерешительности потоптался в проходе. Он не знал, как вести себя в новых и совершенно чуждых ему условиях. И снова Глеб помог ему освоиться, сказав с улыбкой:

–– Не дрейфь, Андрюха, ко всему привыкнешь. Здесь, конечно, не курорт, но жить можно. Главное – не борзей, но достоинства не теряй. Садись, познакомимся, и объясню тебе основные правила нашей милой общаги…

Лежать на твёрдых досках было подобно пытке. Тело затекло и начинало ныть, отчего и без того беспокойный и чуткий сон его прервался, и Андрей заворочался, настороженно прислушиваясь к слабым звукам, проникающим в пространство чердака. Кроме сонного курлыканья голубей, каким–то чудом проникших сюда на ночёвку, и тихого, тоскливого завывания ветра, он ничего не различил и, тяжело вздохнув, снова попробовал уснуть. Но вдруг ему послышались странные металлические звуки, будто кто–то осторожно поднимался по лестнице. Андрей аж привстал на своём ложе, и весь обратился в слух, до предела напрягая зрение и пытаясь разглядеть во тьме хоть какое–то движение. Но нет, прошло не меньше минуты, а всё оставалось тихим и неподвижным. «Должно быть, показалось, – подумал он. – Стреляный воробей куста боится. Проклятые нервы! Совсем расшалились». Устроившись поудобнее, он снова погрузился в дремоту.

Небольшой внутренний двор следственного изолятора не мог вместить разом всех подследственных, и потому их выводили на прогулку посменно. Гуманная администрация заботилась о здоровье своих подопечных, предоставляя час на активную разминку с мячом.

Андрей стоял в сторонке и только наблюдал исподлобья и без всякого интереса, как другие азартно гоняют мяч по площадке, стараясь поразить им импровизированные ворота из пары чьих–то ботинок. Настроение его день ото дня становилось всё мрачнее и мрачнее. Андрею было от чего впасть в уныние и отчаяние. Он чувствовал, как с каждым допросом всё туже затягивается петля на его шее. Все улики были против него, и с каждым разом их становилось всё больше. И ни одного мало–мальски значимого фактика, свидетельствующего в его защиту! Общие характеристики многих людей, кто его знал, рассказывающих об исключительной порядочности Андрея Макарова, следствием всерьез не принимались. Это и в самом деле не имело никакого отношения к существу выдвинутых против него обвинений, опровергнуть которые Андрей не мог. Загнанный в угол, он не видел ни малейшей щели в непробиваемой железобетонной стене неопровержимых свидетельств его вины, сквозь которую забрезжил бы лучик надежды, и эта стена, способная лишить свободы на многие годы, приобретала для него вполне зримые и осязаемые реальные формы. Но судьба готовила ему еще более трудное испытание.