За границами снов

Под напором энергии и воли этих ребят казалось, что сама реальность сдавалась, прогибалась и начинала плавиться, точно пластилин. Садик словно превращался в какой-то неуправляемый дурдом: рулон бумаги для проклейки окон внезапно становился рулоном свернутых красных двадцатипятирублевок с изображением вождя, игрушечные машинки начинали сами носиться туда-сюда по полу, шевелились куклы и хлопали глазами плюшевые мишки. Вода в графине обращалась в дюшес-лимонад, манная каша на завтрак становилась сладким пудингом, а ушибленные и разбитые локти и коленки других ребят заживали в считаные секунды от одного лишь прикосновения непонятных вундеркиндов. К слову сказать, «чудесные дети» никогда не капризничали, не спорили и никому ничего не старались доказать, а только периодически задавали неудобные риторические вопросы, являя собой, кажется, само воплощение постоянного, как несокрушимая горная гряда, сосредоточения. Прошло совсем немного времени, и этими детьми, уже несколько подросшими, заинтересовались спецслужбы, заметив необычную постройку на дереве в детском саду.

Дальнейшая история паранормальных личностей проста и логична для советского времени: существование их семей объявили вопросом государственной безопасности и заставили всех более или менее близких родственников переселиться на военные базы, взяв у каждого свидетеля увиденных необъяснимостей строжайшую подписку о неразглашении государственной тайны. Впоследствии в «провидческих катакомбах», специально отстроенных именно под проводимый эксперимент, разместили еще десятка два семей с такими же странными детьми. Видимо, их и всего-то на планете вряд ли существовало больше по количеству. В последующие годы, вплоть до развала Советского Союза, таинственные вундеркинды росли, жили и путешествовали, не покидая катакомбы. В принципе, им было все равно, где находиться, если любые категории пространства воспринимались ими как условные. Ничто не мешало одновременно помогать военным, стремившимся извлечь из всех этих личностей свою особенную выгоду, участвовать в разведоперациях где-нибудь в Афганистане или работать агентом русской разведки в Штатах, параллельно гуляя по многочисленным бункерам подземного города и протаптывая пыльные тропинки далеких планет.

Все эти социальные игрища так и не повзрослевших политиков, похожих на соревнующихся самцов обезьяньей стаи за право быть вожаком, становятся глубоко безразличными и постигаются бессмысленными пред глубиной и естественностью осознания структур существования Вселенной. В «провидческом бункере» дети росли, образовывали новые семьи, а первая из «провидцев», та самая Лена, стала, как уже можно было догадаться, моей матерью. История отца не менее интересна, но он уже не был первопроходцем в области обширных возможностей, по признаку которой нас и объединили в особенный клан. И несмотря на перестроечное сворачивание вооружений и расформирование спецотделов наподобие нашего, мы никуда не уходили до последнего времени, а бункер давным-давно уже стал для нас удобным и надежным жилищем.

Не столь уж важно, какие именно генетические подвижки и мутации превратили нас в существ, которыми мы и являемся, существ уникальных, а потому безымянных. Несомненно лишь одно: наше появление – не случайность, а одно из последствий радиационной катастрофы на Урале. Но это все не имеет значения. Ничто не имеет значения, все едино и все – ничто. Принимать облик людей – наша наиболее естественная способность, уж этому-то мы обучены с детства, что вовсе не означает, как могло бы показаться, будто наша наклонность – быть людьми.

Когда отгремели последние советские пушки и все ранее заинтересованные люди успешно забыли про клан в разоренной стране, пришло осознание, что принять человеческую природу – означает тратить все свое время жизни на бесполезные дела, пустые задачи и цели, постоянно стараясь получить никому не нужные блага или кому-то доказать очевидные вещи. Зачем? Что человек находит в мимолетном чувстве удовлетворения от даже самой минимальной одержанной победы, кроме сил, потраченных мусорными эмоциями, и излученных в никуда искр самоотражения и самолюбования?

Люди и сами похожи на тягучие сгустки золотистых искр, которые оставляют частицу себя на всем, к чему прикасаются и что осмысливают, постоянно в фоновом режиме доказывая существование самих себя до тех пор, пока на готовых контактировать объектах мира не окажется самая последняя из оставшихся в запасе искр. Тогда доказывать становится нечего и, что самое главное, некому и некем, поскольку приходит это осознание всегда слишком поздно, в аккурат с прекращением существования, сопровождающимся слиянием с тем Нигде, где никогда никого нет, и уже в силу лишь этого факта мы все там пребываем всегда.