За гранью безумия

– У Стрепетовых в магазине возьмём, – решил Матвей. – Деньги есть? Нет? А, ладно, пусть в долг запишут. Пойдём, я «Урал» выкачу.

5

Всю дорогу вдоль Тагарлычки Борька ныл и чертыхался. Не был он готов психологически к такому маршруту, что поделать. Матвей не обращал особого внимания, не ругался и не подтрунивал. Лебедеву в любом случае было труднее, ведь Матвей, когда брал мотоцикл, обул сапоги, а Борис был в драных кроссовках, которые почти сразу же промокли насквозь и к концу пути почти развалились. Хорошо хоть в коляске «Урала» нашлась лишняя курточка с длинными рукавами и баллончик «Рефтамида», а то Лебедева по пути живьём бы сожрали расплодившиеся к концу мая комары. Но вот, худо-бедно все их мытарства кончились, и они вышли на озеро. По Борькиной физиономии Матвей сразу понял – друга проняло. Красота здесь была необыкновенная, а тишина – оглушающая.

Они осмотрелись от клещей, сняв с одежды, как минимум, по десятку этих тварей, затем пошли собирать дрова для костра. Сухостойных жердей вокруг было немало, но всё больше толстых, ломать их без пилы и топора оказалось трудновато. Так что, когда друзья наконец уселись на брёвнышко возле огня, шёл уже девятый час вечера.

Борис разлил по пластмассовым стаканчикам чистый, как слеза, самогон. Стаканчики были из-под рассады – пока Матвей ходил за «Уралом», он стянул их из теплицы Бердачей. Матвей нарезал хлеб, колбасу, сыр, вскрыл ножом банку шпрот.

– Ну, братан, вздрогнули! За независимость от бабского произвола!

– Точно! За независимость!

И они выпили и закусили, а потом ещё раз и ещё… Сидели вдвоём, смотрели на озеро, что-то увлечённо рассказывали друг другу, хвастались чем-то друг перед другом, ругали жён и женщин вообще, а заодно поп-звёзд, депутатов, политиков, олигархов (включая подгорских магазинодержателей и председателя изломовского сельсовета), ментов, маньяков, сектантов, американцев, геев, футболистов и туристов из Абакана, засравших берега Ухты… Самогон у Лебедева был крепчайший, и двоим усталым сорокалетним мужикам уже должно было хватить как будто, но вот странность – опьянение словно дошло до определённой стадии и остановилось, не переходя в неизбежное, казалось бы, «состояние нестояния».

Понемногу стемнело. Стало немного прохладно, но у костра было хорошо. Ни комаров, ни мошки, ни клещей на Тагарлыке не было – ни днём, ни вечером. Кроны деревьев осветились огромным поначалу диском восходящей луны, как будто где-то в чаще приземлилось НЛО. Затем ночное светило медленно поднялось над лесом, озарив водную гладь фантастически красивым мерцанием.

Матвею захотелось петь. Но пока он перебирал в памяти походные песни юности, Борис его опередил и затянул ту, что он хорошо знал:

– Ой, мороз, моро-оз, не моро-озь меня…

– Не моро-озь меня-а, моего-о ко-оня-а!!! – подхватил Матвей.

Их нестройные, непоставленные голоса далеко разносились по тайге. Они спели «Ой, мороз», потом «Ходють кони» из «Бумбараша» и «Ваше благородие» из «Белого солнца пустыни», «Паромщика» Пугачёвой (только припев, поскольку куплетов не знали, но зато три раза подряд), потом перешли на патриотическую волну и проорали «Красная армия всех сильней», которая напомнила им о ЦСКА, и они перескочили на «Трус не играет в хоккей!», а с неё почему-то опять на «Ой, мороз!»… И вот наконец оба выдохлись и решили снова выпить.

И тут где-то недалеко в озере что-то резко и шумно плеснулось. Что-то большое.

Мужики переглянулись.

– А говорили, здесь рыбы нет, – сказал Борис.

– Это не рыба, – возразил Матвей.

Они помолчали, вслушиваясь в тишину.

– Ладно, давай… – начал было Матвей, но тут же осёкся, потому что услышал похрустывание и шорох в кустах.

– Слышь, там кто-то есть, походу, – тихо сказал он Борьке.

Борька вдруг засмеялся.

– Ты чего?

– Да это… рекламу вспомнил. «А вдруг там девчонки?» – И, подражая дурашливому рекламному персонажу, громко позвал: – Девчо-онки!!

И тут из тёмной чащи к ним действительно вышли девчонки.

6

Им на вид не было и двадцати, и обе были просто страсть как хороши! Чёрненькая, с забранными сзади в толстый хвостик волосами, в короткой клетчатой юбочке и белой блузке на пуговичках, в ослепительно белых носочках и сандаликах, поначалу остановилась на самой границе тени и света от костра, слегка заробев. Но увидев редкостную по степени оторопи Борькину физиономию, заулыбалась и подошла ближе. Рыженькая, с коротко стриженными прямыми волосами, в сиреневой маечке-топике и коротких шортиках с бахромой на штанинах, босая, напротив, сразу прошла к костру. И – о боже! – у Матвея просто захолонуло сердце, настолько она была похожа на Светку Веселовскую. Не как две капли воды, нет, лицо было другим, но его типаж, движения, мимика – всё казалось таким странно родным и знакомым…

– Привет, – сказала рыженькая. – А мы думаем, кто там так здорово поёт. А это вы.

Матвей просто лишился дара речи. Самое тёплое, что говаривала ему Зинка, когда ему вдруг приходило в голову запеть при ней, было «Прекрати ради бога, у меня и так голова болит».