За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные

Внезапно в прозрачном воздухе слышится новый звук – с востока, из-за наших спин, приходит ответ, более мелодичный и печальный, чем хор стаи Джанкшен Бьютт. Это Семь-Пятьдесят пять. Мы его не видим. Но как не похож его голос на остальные!

Да, волки не умеют говорить. Но у них есть многое другое: понимание, мотивация, эмоции, мысленные образы и мысленная карта местности, список своей стаи, банк с воспоминаниями и выученными навыками, каталог запахов, каждому из которых в качестве определения присвоен смысл. Как мы видим по собакам, этого более чем достаточно, чтобы понимать, кто есть кто и как устроена жизнь.

Больше часа они ведут разговор, чередуясь либо одновременно. Музыканты иногда устраивают длительные джазовые импровизации. Я сам участвовал в них. Это настоящее общение. Созывается племя. Собираются слушатели. Мы должны стараться, чтобы не тратить зря время музыкантов, которые посылают сообщения друг другу и тем, кто остановился их послушать. Здесь рассказывается своего рода история, без слов, но полная жизни.

У Семь-Пятьдесят пять баритон, я представляю большого волка. Так отчетливо, что не сомневаюсь: я без труда узнаю его утром завтрашнего дня. Я слышу недавнюю трагедию в его песне. Но слышат ли его тоску остальные волки? Или я сейчас просто проецирую свои чувства? А может, он проецирует свои?

Семь-Пятьдесят пять остается невидимым; его вой доносится со стороны поросшего густым лесом каменистого склона, из тени искривленных деревьев. Мы берем зрительные трубы и всматриваемся в эту тень. Я ничего не вижу, но через некоторое время Лори говорит:

– Вот он.

Зоркость у Лори почти сверхъестественная, чего не скажешь о ее умении объяснять.

– У большого дерева слева от того валуна, – говорит она, но это ничего не дает, потому что вся гора поросла большими деревьями и усеяна валунами. Проще просто посмотреть в ее зрительную трубу. Я подхожу и приникаю к окуляру.

Камень в пятне света под веткой сосны. И клубок серебристого меха. Из этой картины внезапно материализуется Семь-Пятьдесят пять, как будто моим глазам требовалась секунда, чтобы нарисовать его там, – он лежит на камне, свернувшись калачиком и положив морду на передние лапы, словно щенок на крыльце. Ждет… Мысли? Решения? Кого-то из своих?

– Как, черт возьми, ты его вообще заметила?

– Не знаю… просто увидела мех.

Семь-Пятьдесят пять устроился на большом валуне. Он сидит там в пятне солнечного света, словно лохматая собака, и смотрит в долину, в сторону воющей стаи Джанкшен.

Он родился черным, но теперь, в преддверии старости, его мех начинает серебриться, и волк стал двухцветным с обеих сторон, с характерной двухцветной мордой. Темный лоб, темные уши, темный нос и резко контрастирующий светло-серый мех нижней челюсти и широких щек; у него черная спина и черный хвост, но серые бока. Этого волка ни с кем не спутаешь. Он задирает голову. Через одну или две секунды доносится его вой. Значит, нас разделяет приблизительно метров пятьсот.

Он смотрит прямо в мою зрительную трубу. Мне говорили, что волк смотрит сквозь тебя. Но знаете, что я понял? Так кажется, потому что волку вы неинтересны. Людям всегда трудно признать, что мы – не самое важное из того, что видят другие. Для волка я недостаточно важен, чтобы всматриваться. Он смотрит мимо. Его желтые глаза просто отмечают: «человек». Так рыболов выбрасывает несъедобную рыбу.

Самка из стаи Джанкшен, Уголек, спускается на поросшую полынью равнину. Не переставая выть, выходит на крутой берег речки и исчезает в ивняке. Вчера этим путем шел волк Семь-Пятьдесят пять.

Теперь вся стая Джанкшен, ведомая своими вожаками, самцом Пушком и самкой Лохматый Хвост, спускается в долину и исчезает в ивняке, откуда время от времени доносятся голоса волков.

Семь-Пятьдесят пять прислушивается к вою волков из стаи Джанкшен, слегка поворачивая голову, чтобы следить за их перемещением по долине.

Потом он снова склоняет голову и опять смотрит в мою зрительную трубу. Я гляжу на него долго – на эти глаза, эту морду, – пока мои собственные глаза не начинают слезиться от ветра. Я отвожу взгляд, а когда снова приникаю к окуляру, камень уже пуст. Семь-Пятьдесят пять исчез.

Внезапно он появляется на том же самом низком гребне, где стоим мы, метрах в двухстах от нас. Я поворачиваюсь, ловлю его в свой телеобъектив и делаю несколько снимков – боковой свет падает на устремленный вперед двухцветный силуэт. Такой расцветки я никогда раньше не видел. Длинные ноги несут его сквозь заросли полыни прямо к ивняку, где скрывается Уголек. С нашего холма мы видим его, ее и стаю Джанкшен. Но для него они скрыты за крутым берегом реки.

Пушок настораживается, потом походка его становится крадущейся. У него дурацкая кличка, но он очень стойкий и, как говорит Лори, «дерзкий для своих размеров». Внезапно Пушок бросается в заросли полыни и переходит на бег. Семь-Пятьдесят пять выскакивает на открытое пространство. Но Пушок, похоже, преследует свою дочь, Уголек, как будто ругает ее. Потом останавливается.