За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные

Мы выходим из машины, карабкаемся по склону холма – масаи без изысков называют его на своем языке «горой из красного камня» – и смотрим на расстилающуюся вдали Танзанию и лежащие вокруг земли народа масаи, а также красную глинистую балку, которая в сезон дождей наполняется водой и превращается в большое озеро Амбосели, но сейчас ветер гонит по ней лишь чертом крутящуюся ржаво-красную пыль. От палящего с безоблачного неба солнца воздух чуть дрожит. Единственные звуки – гудение насекомых да сдавленный щебет птиц, у которых от зноя в горле пересохло.

Долгие века здесь все идет своим чередом.

Идет.

Своим.

Чередом.

В полуденный зной вторгается тихий голос, почти шепот Катито:

– Я была тут, когда умерла Эхо.

Тихие слова шелестят на сухом ветру, и тишина от них становится еще глубже.

– Пятого мая 2009 года, в два тридцать пополудни. Я держала ее голову. Однажды утром я увидела ее с двумя дочками: одной девять, другой четыре. Эхо еле тащилась, словно она им не мать, а бабка. Я только охнула. Стояла страшная засуха. А Эхо было много лет, точнее, шестьдесят четыре. Я два часа не уходила, смотрела, как она медленно поднимает одну ногу, потом другую, ей каждый шаг давался с огромным трудом. Я довела их до болота и уехала. А на следующее утро, в шесть тридцать, звонок: «Слониха со скрещенными бивнями». И я тогда подумала: «Эх, гадство!» Бросилась, куда сказали. Это было совсем недалеко от лагеря, я могу показать место. Эхо упала, ноги подкосились. Когда я примчалась, она лежала на боку, глаза открыты, и все сучила ногами, пыталась встать. Подоспели люди с грузовиком, с веревками, говорят, веревку подведем и попробуем поднять, но я видела, что она умирает. Своей смертью. От засухи. Поэтому сказала, что делать ничего не надо, можно только стоять и смотреть. Рядом с ней были две ее дочери. Они даже не пытались нас отогнать.

Егеря хотели ее добить. Я не дала. Спросила одного: «Если бы у тебя бабушка умирала, ты бы согласился, чтобы ей сделали смертельный укол?» Нет, отвечает. Тогда, говорю, что ж вы ее пристрелить-то хотите? Пусть с миром отойдет. Давайте, говорю, останемся рядом, чтобы ночью гиены ее не погрызли. Мы сидели с ней всю ночь, все утро, до полудня. Люди сходили за едой. Я поддерживала ей голову, просто чтобы ей было полегче, чтобы она не боялась. Ее дочь, Энид, стояла рядом не шелохнувшись. До последнего вздоха от нее не отходила. Все чувствовала, все понимала. Я все держала голову Эхо, и тут она вдруг очень медленно вытянула ноги. Потом веки дрогнули, и она на меня посмотрела. Мне так горько стало. Потом она глаза закрыла. И умерла. Энид была совершенно раздавлена ее смертью, честное слово. У меня слов нет, чтобы описать ее выражение. Совершенно как у человека, который плакал над гробом кого-то близкого. И она в таком состоянии находилась очень долго. Месяц, не меньше. Похудела.

– А сестра Эхо, Элла, несколько недель пропадала в Танзании, – продолжает Катито. – Они вообще-то не очень хорошо ладили. Элла подчиняться не желала. Честно говоря, она, конечно, гадина. Знаете, есть слоны, про которых можно сказать, что у них хоть голова холодная, но сердце доброе. Они хорошие, понимаете? А Элла – гадина.

Когда она вернулась, то мигом поняла, что место матриарха свободно. Она сейчас самая старшая, ей сорок один, и воображает, будто она матриарх. Но вести себя как матриарх она не умеет. Эудоре сейчас сорок, и она тоже не знает… в общем, глава семьи из нее никудышная. И у людей так бывает: вроде бы человек уже взрослый, а семью возглавить не может. Вот и Эудора не знает, что делать. Такая размазня. Никто ее слушаться не станет.

А вот дочь Эхо, Энид, – единственная, кто ведет себя как подобает матриарху. Знаете, ведь бывает так, что человек, умирая, говорит ребенку: «Я ухожу, теперь ты за всю семью в ответе». Эхо специально воспитывала ее как преемницу. И сейчас Энид возглавляет семью, хотя ей всего тридцать. Она не робкого десятка. Если что-то случается и слонихи пугаются, все кидаются к ней, потому что чувствуют: она может их защитить.

Семейство Эхо под ее главенством процветало, и за тридцать пять лет с первоначальных семи членов выросло до сорока – столько их было на момент ее кончины. Единственная, кого она не уберегла, – Эрин. По любым меркам это было выдающееся правление, прежде всего благодаря исключительной способности Эхо руководить семьей, платить им сполна за их веру и верность и в бушующем житейском море, где постоянно возникают вопросы жизни и смерти, твердо вести семью безопасным курсом. Потому что безопасность – превыше всего.

Теперь решения принимает Энид. Это она увела семью за пределы заповедника, чего домоседка Эхо никогда не делала. И по временам кажется, что семья распалась на три отдельные группы: во главе одной стоит Энид, во главе другой – Элла, третьей – Эдвина. Сейчас они бродят где-то вот уже три месяца.

– Боюсь, Энид повела их в Танзанию, – вздыхает Катито. – Когда вернутся, поймем, все ли на месте.

День клонится к вечеру. Мы заезжаем в лагерь за Вики и снова отправляемся по заповеднику.