За каждый метр

Они возвращаются к полуразрушенному цеху, спускаются в подвал, за одной из дверей подсобок – штаб батальона. Командир второго батальона Сигма, блондин с узким лицом и начинающимися залысинами, не отвлекаясь от телефона, предлагает Прозе садиться. Чай приносят сразу всем, не спрашивая. Дрезден приводит молодого бойца. Брюнет, очень спокойный, он казался бы заспанным, если бы не острый взгляд, которым боец оценивает происходящее в штабе.

Знакомятся. Позывной у Андрея – Зимородок.

– Он у нас разведчик-одиночка, – представляет Зимородка Дрезден, – все маршруты сам прокладывает, все точки сам снимает. Мы боимся за него, а он ни снайперов, ни мин не боится. Может, его хохлы за своего принимают?

– Ага, – соглашается Зимородок, – шарится непонятный бомжара по позициям. Тушенку ворует.

– Весельчак, – вставляет комбат.

– А чё? Стоит один раз кислое лицо показать, и товарищи сразу скиснут.

– Расскажи, как настроение поднимаете? – просит Дрезден.

– У всех есть дети, поэтому стоит запеть «по полям, по полям синий трактор едет к нам» – все сразу улыбаются.

– Он у нас из Молдавии, – говорит комбат.

– Гражданин России с 2011 года, – с гордостью уточняет Зимородок.

– Из Приднестровья?

– Нет. Из Молдовы. Родители переехали.

Проза догадывается, что Зимородок молоденький совсем.

– Ты из мобилизованных?

– Нет. Доброволец.

– Расскажи что-нибудь примечательное. – Проза объясняет, какие истории ему нужны.

– Ну вот забавный случай, – вспоминает Зимородок. – Взяли опорник, зажали хохла, сдается почти. Криком кричит: «Отпустите!» Мы ему: «Чего разорался? Твоя война окончилась, везунчик». – «Нет! Отпустите!» – и взятку предлагает 400 тысяч. Прямо тут, в окопе. У них же «Старлинк». Интернет прямо в окопах есть, клиент-банк работает. Открывает его на смартфоне. «Прямо сейчас, – говорит, – тебе переведу». Чудак человек. Между прочим, в Румынии учился. На пулеметчика.

Зимородок бросает взгляд через плечо – в помещение входит еще один боец.

Зимородок тут же вскакивает уступить место вошедшему – с заметным облегчением от бесполезного, с его точки зрения, разговора.

Боец садится на стул, стаскивает и мнет зеленую вязаную шапочку, его русые волосы прилипли ко лбу.

– А вы кто? – сразу берет быка за рога Проза.

– Командир взвода в пятой роте. Сипуха.

– Я имею в виду – мобилизованный или доброволец?

– Доброволец. – Когда Сипуха улыбается, кончик его носа пригибается книзу.

– Давно воюете?

– С Херсону.

– И как разница? Где труднее?

– Под Херсоном все ползком, здесь – бегом.

– А на гражданке кем были?

– Быкам хвосты крутил.

– В смысле?

– Пастух я. С Алтая.

– Лучший командир взвода, – отвлекается от своих дел комбат.

Как бы его разговорить? Проза начинает тему военного куража.

– Я со своего пригорка так вижу, – не соглашается Сипуха и внимательно осматривает штабное помещение батальона: все ли его слушают?

Щурится, собираются морщинки в уголках глаз, его взгляд меняется, перестает быть безмятежным, становится цепким, серьезным. На мгновение.

– Куража нет! – заявляет Сипуха. – Нужно в бой с холодной головой идти, чтобы свой взвод на кураже не положить.

– А если страх?

– А страха нет! – Сипуха умолкает и неотрывно смотрит Прозе в глаза.

Тот молчит некоторое время, а потом спрашивает:

– А люди? Во взводе ведь есть мобилизованные?

– Есть, – Сипуха снова мнет шапку, – я им говорю: «Чего боитесь стрелкотни? Хохлы нас должны бояться, и они боятся!»

– Тяжело руководить людьми? Точнее, не так. – Проза переформулирует вопрос: – Что самое трудное в руководстве людьми?

Сипуха задумывается. Ему принесли чай, и он делает несколько глотков, прежде чем ответить.

– Люди не готовы идти сверх поставленной задачи. Но если есть возможность идти, то надо идти. Сделать хоть на полшага больше, чем нужно. Чем приказано.

– Серьезная задача, каждый раз по-разному решаемая, видно, – поддерживает его Проза.

– Разрешите? – обращается к комбату Сипуха, показывая на лист бумаги.

Комбат кивает. Сипуха твердой рукой чертит карандашом схему:

– Вот это их первый опорник, в нем человек десять сидит. Вот это – второй опорник, побольше, в нем человек тридцать может сидеть. А вот здесь, – Сипуха рисует мелкие кружочки между линиями опорников, – одиночные ячейки, отсюда прикрывают отход, подход подкреплений, поднос боеприпасов.

– Усидеть под артой в одиночной ячейке у нас почти никто не может, боятся, а хохлы могут. – Дрезден угадывает, что хочет сказать Сипуха, и перебивает его: – Над этим работаешь?

– Усидеть в одиночном окопе можно, – не соглашается Сипуха, – только уверенность в товарищах. Духовитые. На них все держится. И у хохлов по-разному.

– 42-я не сидит, бегут за милую душу, 95-я – да. Согласен, – говорит Дрезден.

– Одиночные ячейки? – Проза вспоминает мемуары Рокоссовского. – В чем их смысл? Еще в Великую Отечественную от них отказались.

– Если прилетает мина… прямой прилет, то только один человек гибнет, – объясняет Сипуха, – нет разлета осколков по траншее.

– За вами приехали, – говорит комбат Прозе.

Все встают, Дрезден выходит проводить.