За Хребтом

Слоистая серая пелена потянулась своими цепкими и до неприязни липучими сырыми лапками к чистому утреннему небу и яркому солнцу. Налившись мутными тучами, она заволокла небесный покров, принеся с собой промозглый ветер со стороны городов, в которых постоянно шли дожди. Словно сама погода желала скорого растления человека. Обильно поливая влагой свежие споры черной плесени, она расщепляла личность, действуя изнутри там, где не могла снаружи, как та самая плесень грызла фундаменты бетонных зданий, неторопливо, но верно.

В засаленном брезентовом кунге армейского грузовика все надрывно дребезжало при каждом повороте. Воздух внутри был пропитан горькой дорожной пылью, смешанной с удушливым сигаретным дымом. Он был настолько неприятен, что даже вознамерившийся было попросить сигарету Лемор с отвращением выбросил эту мысль из головы. Когда покалеченная машина сбавляла ход, в кунг просачивался еще и тошнотворный запах дешевого автомобильного топлива.

Подпольщик вновь оказался в дороге, словно судьбе его надоело придумывать новые повороты, и она кидала его из одной тюрьмы в другую, из одного грузовика в следующий. И все дальше от мест, которые Лем мог назвать относительно родными. И уж тем дальше от места, в направлении которого бесследно сослали его родителей. Живы они или давно стали очередным кирпичом в основу счастливого государства Демиругия без единого улыбающегося человека? Когда жизнь твоя висит без всякой опоры, ее кружат и вертят, как захотят, а ты даже толком не можешь разглядеть, кто, в голову лезут воспоминания. Или, на худой конец, просто размышления о тех, с кем ты был близок. Родителей Лем не видел уже много лет. Лица их постепенно стирались в памяти, оставляя место неясным образам, наполненным больше чувствами, нежели чертами лиц и характеров.

Этот день очень похож на тот, когда меня выгнали из нашей квартиры и строго-настрого наказали знать, что родителей у меня никогда не было. Накануне я все ждал, пока они вернутся с работы, да так и уснул у окна. А затем меня хотели затолкать в какой-то автобус с детьми и ребятами моего возраста. Все они были разные: оборванные и хорошо одетые, грязные и умытые, но без исключения у каждого был испуганный взгляд с полным непониманием всего происходящего. Да, к ним мне тогда не захотелось. Помнится, укусил кого-то, рванулся. А потом меня за шкирку оттащили от растерявшихся взрослых с короткими дубинками, и мы побежали. Спас меня незнакомый мальчуган. И откуда в нем тогда столько силы взялось… В тот вечер он привел меня в неприметный подвал, в котором было много народу. Со следующего дня я стал работать на Контору.

Подобно трескучей киноленте неслись воспоминания мимо внутреннего взгляда молодого, но опытного революционера. Он посмотрел на свои ботинки. Добротные сапоги с высоким берцем непривычно крепко держали стопу и надежно ограждали своего хозяина от перспективы замочить ноги. Стройные ряды металлических скоб были туго перемотаны грубыми шнурками на совесть. Удивительно, – отметил вдруг Лем, – а ведь и Азимка была в таких же при первой нашей встрече.

Очередное воспоминание, мимолетная ассоциация с увиденным, словно пороховая бомба, взорвалась ревущей бурей тревог и переживаний. Но Лем уже научился с этим бороться. Он просто приказал себе не думать, заблокировал все мысли об Азимке, запер в стальной клетке и повесил сверху тяжелый навесной замок. «Как в деревнях на амбарах», – представил подпольщик. Представил, запер воображаемым ключом, и сразу стало легче.

Тряхнув головой, Лем отбросил от себя мрачные мысли и дернул полог брезентового кунга. Выглянув наружу, он поразился. Насколько хватало глаз, почти от самой военной базы тянулась черная, спекшаяся в стекловидную массу земля без единого живого дерева. И ведь это в лесной зоне. Деревья, конечно, были. Когда-то давно. То, что от них осталось, теперь торчало обугленными жердями, напоминающими руины древнего частокола.

Лем сунул голову обратно и наткнулся на вопросительный взгляд Хасара, сидящего напротив. Без лишних слов подпольщик кивнул ему на полог кунга и вновь высунулся на улицу. Кочевник последовал его примеру, огляделся и понимающе осклабился. Он, видимо, ничуть не был удивлен и вообще, знал все на свете.

– Почему вокруг ничего живого? – громко спросил Лем, перекрикивая вой двигателя.

– Человеческая жестокость, – хрипло ответил Хасар, – если быть точнее, напалм.

Он опять криво улыбнулся, осмотрелся вокруг, закашлялся от скрипящей на зубах пыли и сплюнул на черную землю, несущуюся мимо.

– Когда Демиругия была еще молода, в ней появилось много недовольных. Решив, что столь радикальных активистов укротить им не удастся, власти приказали изловить всех, окрестить их предателями и агентами, пятой колонной, Республики Кант. Речь шла об изгнании за пределы государства, граница тогда располагалась за лесом, то есть намного дальше, чем сейчас. Люди ушли, поверив, что их не тронут, – Хасар замолчал.

– А что дальше-то? – нетерпеливо поторопил Лем.