За Хребтом

В руке Хасар держал льняную веревку с вплетенными в нее маленькими камнями. Он медленно перебирал их между пальцами, и взгляд его узких глаз был тяжел. Пальцы с загрубевшей кожей вили веревку, не останавливаясь ни на секунду. Воздух поздней демиругийской осени холодил его спину, но жаркое пламя отгоняло его своим обжигающим теплом. Напротив кочевника лежал на разложенной плащ-палатке человек в военной форме с повязкой на голове. Он хрипло дышал и периодически начинал сдавленно стонать, но старик, сидящий у его изголовья ловко менял ему повязку, смачивал ее водой из фляги, и раненый вновь успокаивался. Чуть в отдалении на голой земле лежал юноша в плаще и смотрел на ночное небо. Непонятно, что творилось в его голове. Вспоминал ли он ту, ради которой поставил на кон все, что имел, или пытался предугадать, чем может встретить его завтрашний день. Трудно догадаться, о чем конкретно может думать юноша, смотрящий на звезды. Где-то далеко наверху разбушевался ветер и разорвал вечернюю пелену облаков. Теперь небо, усыпанное звездами, приковало к себе взгляд, мысли, а может, и часть души молодого революционера.

Ни одна птица, ни одно насекомое не нарушало тишины. Лишь трещал костер, и хрипло дышал Сурнай.

– Огонь, он отражает нашу суть, – Хасар будто просто вслух продолжал размышлять, ни к кому не обращаясь. Взгляд его по-прежнему был устремлен одновременно и в костер, и в никуда.

– Он оберегает нас от холода и, как следствие, гибели, – голос его был по обыкновению тих и хрипл.

– Мы извлекли его из камня, чтобы принести домой и защитить родных. Но потом мы стали умнее. Даже не так, скорее, подлее и хитрее. Мы осознали, что огнем можно причинять боль, а если причиняешь боль, значит, имеешь власть. И эта мысль взорвала нам сознание, все стали наперебой пытаться сделать свой огонь опаснее и сильнее. И так со всем, что мы когда-либо создавали, – кочевник говорил это ровно, не выделяя отдельных интонаций.

Он, словно истукан, застыл в одном положении, лишь его губы едва заметно шевелились, и вилась веревка с камушками в пальцах.

– Вот и получается, что огонь отражает двойственность человеческой природы. Мы творим во благо, а используем это во вред.

– А как же искусство? – спросил Палий.

– Я был бы только рад, если бы искусство представляло для каждого большую ценность, чем размер его зарплаты и лимитированного пайка в столовой. Тогда бы мир не стал, – он неопределенно обвел рукой пространство вокруг себя, – таким. Хотел бы я посмотреть, как здесь было раньше. Может, когда-то люди были другими или хотя бы пытались измениться.

– Тогда бы они вряд ли оставили этот мир нам в таком состоянии.

– Считаете, что когда-то он был иным?

– Я в этом совершенно уверен, хоть это и противоречит официальным данным.

– Ну что же, вы человек с образованием, вам виднее, – ухмыльнулся кочевник.

– Хасар, вы слышали об одной очень красивой религиозной легенде? – сменил тему Палий.

– Смотря какой.

– Как мне известно, в ней фигурировали некие Серафимы, крылатые воины, победившие демонов.

– Слышал. Я много чего узнаю от случайных знакомых.

– Так в чем ее суть? Мне так и не довелось с ней ознакомиться.

– Ну что же, в ней говорится, что однажды нашу землю окутал мрак и отовсюду стали появляться ужасные существа, поглощающие жизнь. Много храбрых воинов сложили головы, чтобы остановить демонов, но уничтожить их не смогли. И тогда люди, которых осталось не так много после тысяч битв, выбрали лучших и храбрейших из всех героев и единой молитвой обратили их в крылатых созданий, отбросивших мрак и вернувших свет на землю. Эти воины и были Серафимами. С молитвой, конечно, перебор, да и демонами назвали явно кого-то другого, но, думаю, что вряд ли эта сказка образовалась на пустом месте.

– Вы так считаете? История знает достаточное количество случаев, когда люди сочиняли легенды, подобные этой, чтобы у них была надежда и уверенность в себе и окружающих.

– Возможно. Но я нахожусь в таком же неведении настоящей картины, как и вы, Палий. Так что предпочту надеяться на то, что в истории о Серафимах есть зерно истины. Я бы не стал убеждать людей, которые в это верят, в неправильности их взглядов. У человека можно отобрать все – пищу, кров, друзей, Родину, но одно останется с ним навсегда. Это вера. И она поможет ему встать обратно, даже если он на мгновение склонил колени перед судьбой.

– В этом я с вами согласен, Хасар, однако вот, что насчет убеждений. Ведь человек может прожить всю жизнь в неведении, ослепленный религией, и никогда… – на этих словах Сурнай громко застонал и дернул рукой. Он начал приходить в себя.

Палий начал суетиться вокруг раненого, Хасар отошел и сел чуть поодаль в полумраке спиной к костру, решив не мешать старику. Он вновь долго сидел неподвижно, лишь слабо покачиваясь вперед и назад. За это время Сурнай успел полностью прийти в себя, сделать два глотка воды и проверить состояние своего автомата.