За колымским перевалом

— Нам не надо подмены, мы сами без нее будем тащить. Разрешите!

— Не могу! Не имею права! Вот появится полковник — его проси.

— Не дождется она его. Замерзает! Ведь ты такой же человек…

— Ну! Ну, вражье племя! Тоже мне, человек! сержант развернулся и двинулся на толпу заключенных. — А ну, граждане заключенные! Быстро разбирать лопаты! Эй, Дубровин! Чего там бабы не тягают? Пошли! Давай-давай!

Наташа вдруг рванулась вперед, оттолкнула женщин, поддерживающих ее, и нелепо размахивая руками побежала к лесу.

— Будь ты проклят! — кричала она истошно. — Захлебнись, изверг, в крови нашей.

Вдруг упала, с головой зарывшись в снег. Снова поднялась, но бежать сил уже не было — она шаталась и хватала руками несуществующую опору.

— Побег! Побег! — орал сержант и толкал в спину солдата. — Чего таращишь глазищи? Стреляй! Уйдет!

Звякнул затвор, воздух распорол сухой грохот выстрела, дробно отозвавшийся отдаленным эхом в распадках.

Пройдет много лет, но время не сгладит увиденное и пережитое тогда. Стоило Жарченко закрыть глаза и чуточку тронуть невидимую нить, и перед глазами отчетливо всплывали мельчайшие подробности того дня. Он пытался как-то раз, под настроение, рассказать все это новичку, приехавшему с материка, но тот не поверил. Это было видно по его сочувствующему взгляду, по усмешке на лице. Да он и сам бы не смог поверить тому, о чем рассказывал, если бы не проклятая, услужливая память.

…Жарченко вернулся назад, хотел найти Таркова. На левый берег поднимались другие лесовозы, В кабине последнего он увидел капитана Семушкина. Распахнул дверцу.

— Где полковник?

— Вон в ту рощу пошел с майором. Там большая стая куропаток на деревья уселась.

— Кто придумал все это? — Жарченко махнул рукавицей через плечо.

— Тарков приказал. Вот ведь голова. Смотри-ка, сдвинулась колонна.

— Ты человек или зверь? Там же люди гибнут.

— Пускай тащут. После обеда придет свежая партия.

— А эти?

— Назад отправлю.

— Пешком?

— Нет, на аэроплане, — на грязно-сером лице капитана, заросшем щетиной, слезливо ухмылялись маленькие тускло-водянистые глазки.

— Что же делается, люди? — устало проговорил Жарченко, отворачиваясь. — Они же не дойдут до лагеря. Перемрут все.

— Кого жалеете? — в голосе капитана послышалась угроза.

Жарченко понял всю бесполезность этого разговора, вдруг почувствовал отрешенное безразличие ко всему, что происходило вокруг. И хоть испугался он этого своего состояния, но оцепенения сбросить не смог, подумал: «Видно и меня начали перемалывать колымские жернова».

Еле передвигая отяжелевшие ноги, опустив плечи, как будто нес на спине многопудовую тяжесть, Жарченко догнал лесовоз, забрался в кабину, закрыл глаза. И точно на ярко освещенном экране замелькало лицо той женщины во льду, солдат, на вскидку стрелявший в заключенную, широко открытый рот ее, который уже не мог произнести ни слова…

Жарченко тихо застонал и помотал головой, пытаясь раздвинуть слипшиеся веки. Шофер удивленно оглянулся на него, толкнул в плечо.

— Что с вами?

Жарченко рванул ручку дверцы, на ходу выскочил из машины. Прямо перед ним плелась женщина с номером 99 на квадратной тряпке, пришитой к спине ватника. Ноги ее были обуты в самодельные сапоги, сшитые из рукавов ватника и заправленные в склеенные из автомобильной камеры резиновые калоши.

Жарченко увидел концы шерстяного шарфа, торчавшие из-под серой шапки. Он узнал женщину, рядом с которой сидел на топчане в землянке. Девяносто девятая подняла голову, долго смотрела на начальника прииска. Узнала, остановилась, устало оперлась грудью на черенок лопаты, но тут же выпрямилась и несколько раз передернула плечами, похлопала рукавицами по пояснице. Снег, плотно забивший рукава и угодивший за воротник, стал подтаивать. Струйки воды потекли по груди и спине, намочив одежду. Под пронизывающим ветром они тут же леденели, обжигая тело.

— Кто такая? — спросил Жарченко.

— Дугашева.

— Кем работала на воле?

— Артистка. Была.

— Из Магадана.

Женщина кивнула головой.

— Так это, значит, вы и есть? — Жарченко еще раз заглянул в лицо заключенной. Он слышал краем уха историю с женой бывшего начальника Дальстроя, популярной артистской музыкально-драматического театра. Говорили, что ее арестовали; судили и отправили в лагерь. Но за что, на какой срок — Жарченко не знал, а расспрашивать об этом сейчас было бессмысленно.

— Надо же… где встретились, — произнес Жарченко. — Я был один раз на вашем спектакле.

Женщина отвернулась, постучала друг о друга окаменевшими на морозе резиновыми калошами, наклонилась, поправила веревочки, которыми они были подвязаны.

Не сознавая до конца, что он делает, Жарченко схватил Дугашеву за руки и потянул за собой.

— Товарищ начальник! — закричал солдат и, прижимая обеими руками к груди карабин, побежал за ним. — Вы куда ее?