За колымским перевалом

Смелеков проследил за взглядом директора и невольно подался назад. На краю поляны среди густой пожухлой травы на высоком пне торчал крохотный пушистый медвежонок. Он сидел на хвостике, обняв передними короткими лапами верхушку шиповника, усыпанного крупными, красными ягодами, и собирался полакомиться ими. Появление людей отвлекло малыша, он повернул круглую головку, потянул через, черную пуговку носа воздух и, с-детским удивлением в круглых блестящих бусинках глаз, уставился на незнакомцев. Видимо, прежде чем взобраться на пенек, медвежонок вдоволь накувыркался в траве — в короткой мягкой шерстке его запутались желтые листья и сухие веточки.

— Тихон Матвеевич, — прошептал Жарченко на ухо Смелекову, — бегом в машину. Скорее.

Смелеков неохотно двинулся вслед за Жарченко, около машины оглянулся — медвежонок вытянулся на задних лапах и продолжал смотреть на людей, от изумления приоткрыв рот и высунув кончик розового языка.

В тот момент когда Смелеков взялся за ручку дверцы, в зарослях стланика раздался звериный рев. Смелеков прыгнул в машину, захлопнул дверцу и посмотрел через заднее стекло. Высокий куст стланика качнулся, и на поляну выскочила медведица. Рявкнув, она ударом лапы сбила медвежонка, который уже свесился с пенька, намереваясь помчаться к машине. Малыш отлетел к лиственнице, кувыркаясь, исчез под обрывом.

Взвизгнули пробуксовавшие колеса, выбросив под нош разъяренной медведице шлейф камней, «Волга» рванула вперед, выскочила на трассу и скрылась за поворотом.

Жарченко с недоумением посмотрел на улыбающееся лицо секретаря райкома.

— Испугались? — спросил он.

— Здесь, в машине, да, — признался Смелеков, — а там на поляне — удивился. Только утром я жаловался супруге: пять лет на Колыме живу, сколько поездил по тайге и ни разу не встречал медведя. А Тут сразу Два.

— Счастье наше, что «Волга» была на ходу, могли бы поближе познакомиться с мамашей, — Жарченко оглянулся назад. — Боюсь, что это та самая медведица, что летом задавила горного мастера на втором участке. Человечину попробовала. Придется облаву устроить, пока новой беды не случилось.

— Чем же закончилась та синекская история? — спросил Смелеков после долгого молчания.

Жарченко не ответил, ему было трудно снова воз вращаться к воспоминаниям.

— Так это капитана Семушкина вы сегодня чуть было не помяли? — в интонации Смелекова звучало скорее утверждение, чем вопрос.

— Да, — буркнул Жарченко. — После него я не раз встречал разнокалиберную сволочь, но Семушкин прочно застрял в памяти, как кость вот тут, — директор тронул пальцем горло. — Может быть, потому что я был молод, а он был первым, — Жарченко снова отвернулся к боковому стеклу.

— Мне трудно вас судить, — откровенно признался Смелеков после недолгого раздумья, — я этого не пережил. И все-таки…

— Не надо, Тихон Матвеевич, — остановил его Жарченко. — Вы начали говорить как человек, а продолжить собираетесь как секретарь райкома. Видит бог, при всех своих заскоках я — не кровожадный человек. Хотя и сейчас не могу понять, как устоял. Ведь такую мразь, как Семушкин, за каждую женщину, замерзшую в тот день…

— А Тарков? — перебил его секретарь.

— Тарков? — на скулах Жарченко вздулись желваки. — Хоть он и дальстроевский выкормыш, а спорить со мной не стал. Когда выбрались на трассу, тут же распорядился убрать капитана с лесозаготовок. Вы думаете, замена была лучше?.. Зато Семушкина лагерное начальство перевело в управление и усадило в хозотдел. Тепленький кабинет. Телефончик. Стол двухтумбовый, на котором капитан позже сочинил докладную на меня. Я-де возмущался лагерным режимом, выражал недовольство, ну и прочую гадость. А закончил свое послание тем, что я сожительствовал с заключенной Дуташевой, пока был в тайге, а потом забрал ее на прииск, где держу дневальной и продолжаю жить с ней на глазах плачущей жены.

— Как же вы удержались на плаву?

— Все тот же Тарков. Защитил. Вызвал в политотдел, произнес только одну фразу: «Дашь два годовых плана по золоту к первому сентября — останешься в директорском кресле».

— И прииск выполнил двойное задание?