За колымским перевалом

В проходе показалась высокая сутулая фигура старика в толстом свитере. Шел он молча, не глядя по сторонам, и лишь около сцены остановился, поднял голову.

— Можно мне, товарищ Дальнов, внести предложение? Векшин моя фамилия, шурфовщик. — Не ожидая ответа, поднялся к трибуне. Окинул зал сердитыми глазами, пошевелил лохматыми клочками седых бровей, хрипло спросил!

«— Ай не стыдно вам, горнячки? На кого шумим? Да на себя же самих. Выходит, мы все с луны свалились. Или мы не знали тогда, два года назад, кого избирали секретарем? Что-то вы быстро позабывали, что он вытворял еще при Дальстрое, когда в погонах ходил! Вы же голосовали! Вот уж воистину, ум без разума — беда. Только я считаю, на всю жизнь пугаться нечего. На всякую беду страху не напасешься.

— Беда не дуда! — крикнул тот же веселый голос с последнего ряда. — Станешь дуть, а слезы идуть. Ты сам-то где был, умник?

— Меня не трожь! — загремел Бекшин. — Вычеркнул я Таркова из бюллетеня! И на пленуме поднял руку за отвод. Тут моя совесть чиста, — Бекшин вышел из-за трибуны, глянул в зал. — Так что хватит, горнячки, балаболить.

— Правильно говорит Бекшин!

— Пошли дальше!

— А дальше вот что, я по-другому скажу о Таркове. Почему Тарков да Тарков? Ну, был он голова всему. Много бед принес. На пять лет остановил жизнь в районе! Таркова не стало, нет его. Значит, и спросить не с кого? Так ведь вот они, члены бюро, остались. Как и при Таркове сидят в президиуме. И глаза долу от стыда не клонят. Почему мы с них не спросим? Когда «ура» кричать, так мы тут как тут, как штыки торчим! А когда виновного за шиворот вытащить и на раскаленную сковородку этим местом усадить — все по кустам. А ведь вы рядом с Тарковым были, дружно ему помогали, делали все, что он велел. Не потому ли Тарков и стал Тарковым, что рядом с ним были не истые коммунисты, а подхалимы! Блюдолизы! За шкуру свою дрожали. Возражать боялись. Если мы жизнь не повернем против них — завтра новый Тарков объявится. Много нас, вон сколько в зале сидит, мы же сила, а понять этой нашей главной беды не хотим.

Дальнов не ожидал такого поворота. Бекшин был прав, Но идти по пути, им предложенному, он не имел права. Это уводило от главной задачи — избрания первого секретаря. Было и другое. Дальнов вынужден был признаться саману себе, что не был готов к такому разговору.

— Ну что ж, товарищи, — сказал он, поднимаясь, — у нас состоялся откровенный обмен мнениями. Вы еще раз подтвердили, что интересы района вам не безразличны. Теперь о новом секретаре. Бюро обкома рекомендует первым секретарем товарища Смелекова Тихона Матвеевича. Он работает инструктором промышленного отдела обкома. Год назад закончил двухгодичную партийную школу. По образованию горный инженер, механик. Ранее работал в обкоме комсомола, затем год — заведующим промышленным отделом горкома партии. Другие подробности биографии вы можете спросить у него самого. Есть вопросы к товарищу Смелекову?

Поднялся Жарченко.

— Проходите сюда, — сказал Дальнов.

— Я с места, коротко. Я не знаю товарища Смелекова и задаю вопрос не потому, что сомневаюсь, что вы, товарищ Смелеков, справитесь. Однако гложет одна мыслишка. Почему мы своих, тенькинских, не избираем? Значит, нам надо так понимать: у нас на Теньке своих кадров нет, поэтому вы везете их к нам издалека. Ваше право так оценивать наши кадры. Но почему бы все-таки и наше мнение не спросить?

— Кто вам сказал, товарищ Жарченко, что мы в обкоме не знаем и не ценим ваши кадры?

— Если знаете, то почему не доверяете нашим?

— Чего ты, Жарченко, — не выдержав, возмутился Дубовцев, — дуешь на молоко? Оно же холодное! Вопросы кадров надо решать конкретно.

— Пожалуйста! — воскликнул Жарченко. — Можно конкретно. Почему вы не хотите доверить работу в райкоме товарищу Кубашову? Кого-кого, а его, на фоне Таркова, мы успели хорошо рассмотреть. Со всех сторон. В районе он пришелся ко двору, это не только мое мнение. Принципиальность и деловитость его мы не раз чувствовали на себе, обижались порой, а дело делали. За что не раз и не два слышали благодарность от приисковиков.

Дубовцев, рывком двинув бумаги на столе, вскочил с места.

— Не можешь ты, Жарченко, чтобы… того самого! — Дубовцев не нашел нужного слова и помахал растопыренными пальцами в воздухе.

— Точно, Виталий Федорович! — крикнул Жарченко. — Того самого не могу. А свое мнение, как член райкома, имею! И, наверное, могу его свободно высказывать. Или не так, Виталий Федорович?

По залу пронесся негромкий смех. И снова тишина.

— Продолжайте, товарищ Жарченко, — спокойно сказал Дальнов.

Дубовцев удивленно посмотрел на первого секретаря обкома.

— Я все сказал, — Жарченко опустился в кресло.

Зал настороженно ждал, как поведет себя Дальнов.

С любопытством смотрели на Смелекова, на его побледневшее лицо, и на Кубашова, лицо которого полыхало огнем.

Дальнов на какую-то секунду задумался, неожиданно мелькнула мысль: «А почему, собственно, всегда должен быть прав только я? Значит, пустить на обсуждение?.. А как же быть с авторитетом обкома? Нет, отступать нельзя».