За ледяными облаками

Желала им чего-то в путь-дорожку? А то… подохнуть, да страшнее и больнее, в крови и гноище, не иначе как. Клыч ее не осуждал за такие мысли. Жестоко, но справедливо. Бабка, видно, умом таки трехнулась. Губы, синие и искусанные, шевелились очень отчетливо. Ну, кто в здравом уме в год двадцатый после окончания мира станет поминать проводника?

Лязгнуло и подкинуло, заскрипели тормоза, состав замедлился. Клыч открыл глаза. Заснул, точно. Чего встали?

– Кто ночью гоняет-то так? – пожаловался наемник, ражий и рыжий мужичина в лисьей безрукавке. Неприятный тип, аж горит весь, от бороды и до пупа, закрытого новым мехом. – Здесь особенно, Волчьи ямы же.

– Разговоры отставить, – буркнула Семерка. – Заняться нечем? Спать не хочется?

И действительно, заняться…

Клычу заняться было нечем. И спать не хотелось. Организм жаждал деятельности и, совсем немножко, разрушений. Ждать приходилось и того. и другого. Сидеть, точить выданный от щедрот нож, плюя на косые взгляды военных. Щелкать пальцами, явно раздражая и без того не самую добрую Седьмую. Ввиду отсутствия новых шерстяных чулок перематывать портянки. У нее же почти под носом. Хотя здесь он все же пересел. Не потому, что дама, не. Тупо не хотелось лишний раз выводить из себя плоскодонку с переломанным носом. Клыч ей явно не нравился.

Заскрипело, загрохотало, повело в сторону. Состав покатил дальше. Пути, наверное, чем-то занесло. Опасались, проверяли, рассматривали. Засада? Ну, сам Клыч так бы и поступил. Только, окажись засада, давно бы уже палили вовсю – а тихо. И хрен с ним, можно посидеть и подумать. Было над чем. И над кем – тоже. Над майором, долбаной ледяной королевой отряда головорезов и хозяйкой, само собой, временной, самого Антона Анатольевича. Стерва, мать ее…

Войновская спряталась в очередной личной клетушке, раньше занимаемой командиром поезда. Валькирии, опосля пламенной речи на брон… на танке, точно нездоровилось. Клыч даже начал переживать. В смысле, не за ее здоровье в целом. С фига ли ему из-за него переживать? Просто боялся, что дева окочурится раньше, чем он до нее доберется. Выпотрошить ее, как рыбу, хотелось не так сильно, как еще вот-вот, но… От данного себе слова Антон Анатольич отступать не любил. Дело принципа. А принцип – штука такая. Нарушь – сам себя уважать не станешь.

Точным знанием человеческой анатомии Клыч не обладал. Так… на правах ученика мясника. Но для этой, мать ее, платиновой блондинки планировал устроить незабываемое представление. Этот, как его там… Стриптиз. Как есть раздевание красивой женщины. Медленное и жаль, что не под музыку. Один из стариков, почти под полтинник мужику было, все рассказывал, как косоглазые извращались. В Японии? Наверное, что так.

Баба – голышом. Вся уложенная сырой рыбой, имбирем и рисовыми колобками… Б-р-р-р, аж вздрогнулось. Гадость-то какая. То ли дело – его задумка…

Черемша, сало и пельмени. Голышом? Ох, да, еще как. Майора Клыч намеревался обдолбать опиатами и раздеть ножиком полностью. Кое-где даже до кости. И пожрать пельмешек, любуясь ее прекрасными серыми глазами без век. И всем остальным.

И…

Клыч замер. Потянул воздух носом, понимая, что дурак. Дернулся в угол, стараясь незаметно вытащить противогаз. Вжался в тень, слился с ней, растворился в темноте. Яда, растекшегося в спертом воздухе броневагона, ему хватило.

Если в тебе живет безумие, не стоит его выгонять. Попробуй подружиться. Видеть мир и людей под другим углом – не всегда плохо. А уж получать в подарок туго натянутые нити, наполняющие все вокруг и не ощущаемые здоровыми на голову… Оно того стоит. Внутренняя сигнализация, бьющая внутри головы разрывами тревожных ракет кроваво-алого цвета.

Опасность… опасность…

Живи рядом с ней – и станешь чуять ее везде. Не ощущаемую прочими и такую явную – тебе. Пролей железнодорожную цистерну крови – и унюхаешь еще не пролитую. Ощутишь кошачьи коготки опасности, щекочущие ноздри. Ох, да…

Скрипело старое железо. Чистил ложку отдыхающий солдат. Обжигающе парил котелок перед ним. Сопел рыжий меховой наемник. Чесался во сне второй. Позвякивали незатянутые гайки. Шелестели страницы желтой драной книжки железнодорожника. Мягко шагала где-то в хвосте смерть. Клыч, все же нюхнувший какой-то дряни, тихо сползал по стенке вагона, так и не нацепив противогаз. Опасность разливалась внутри поезда почти невидимой липкой пленкой.

Рыжий свет моргал, бросая тени и заставляя внимательнее всматриваться в полутьму. Опасность, едкая и маслянистая, оставшаяся в носоглотке и на языке, кралась охотящейся рысью. Незаметные с первого взгляда мелочи выдавали ее с головой. Особенно если понимаешь, куда смотреть. И еще – коли ты слегка, но безумен. Или не слегка.

– МАМААА!!!

Механик крикнул. Заорал. Взвыл. И тут же заткнулся, звонко булькнув. Звонко свистнуло, хрустко скрипнуло, мягко зашипело.

Клыч, грызущий ногти в углу, знал это. О, мать твою, да, знал. Если сам перерезаешь глотки, так помнишь, как свистит воздух. Краткий, как выстрел, миг, когда воздух вылетает из рассеченной трахеи. О, да, он помнил.