За линией фронта

Входит Буровихин. Ему лет за тридцать. Открытое, красивое мужественное лицо. Над большими черными глазами густые брови. Потрепанная, видавшая виды командирская шинель. Такая же выгоревшая пилотка на голове. Он явно волнуется, но говорит внешне спокойно, медленно, стараясь не упустить ничего существенного, и в то же время кратко, сжато, лаконично…

…Родился в 1907 году в бедной крестьянской семье под Сарептой на Волге. Двенадцати лет остался сиротой, пошел батраком в семью состоятельных немецких колонистов Шульцев и научился свободно говорить по-немецки. Местная комсомольская организация помогла ему вырваться из этой кабалы и пойти учиться. Рабфак в Ленинграде, исторический факультет университета — и он уже преподаватель истории в одной из ленинградских школ.

Наступила война: Буровихин стал политруком роты. Его ранили в бою под Рославлем, и он пришел в себя уже в лагере для военнопленных в Брянске.

— У меня была одна мысль, — говорит Буровихин, — вырваться из плена и продолжать борьбу. Но как? Бегство исключалось: следили за каждым шагом. Тогда я выбрал такой путь: воспользовавшись тем, что свободно говорю по-немецки, назвался рейхсдейчем и потребовал свиданиях лагерным начальством. Свидание состоялось. Больше того, я был удостоен аудиенции у начальника брянского гестапо, генерала Бернса. Моя версия была очень проста. Я назвался Отто Шульцем — именем умершего сына моего бывшего хозяина-колониста. Рассказал, что при раскулачивании убежал, скрыл свою немецкую национальность, принял русскую фамилию Буровихин и под этим обличьем благополучно жил до войны. Хотел в первом же бою перейти к своим сородичам, но был ранен и оказался в лагере. Теперь готов служить «великому фюреру», благо свободно владею русским языком.

Меня пытались поймать, устроили очную ставку с престарелым сарептским немцем, но я хорошо помнил этих Шульцев, Вацев, Мейеров, я называл сарептские улицы, у меня был выговор немца-колониста и более чем достаточные знания истории колонизации: еще в университете я работал над темой о немецкой колонизации в России. Короче — выдержал экзамен, был обласкан самим Бернсом и получил вот эту бумажку.

Буровихин протягивает отношение, напечатанное на немецком языке. Оно адресовано коменданту Трубчевска. В нем «рейхсдейч Отто Шульц — Василий Буровихин» рекомендуется как человек, вполне достойный вести работу среди «туземцев».

— Выпустили меня на свободу, — продолжает Буровихин, — и предложили отправиться в Трубчевск, но я ушел в лес искать партизан, наткнулся на Григория Ивановича и по его указанию ходил в Суземку. Теперь готов выполнить любое ваше задание… Понимаю: никаких доказательств привести не могу, но я рассказал открыто и честно, ничего не утаив…

Долго совещаемся. Долго говорит Пашкевич с Буровихиным. Наконец, решаем: послать на разведку в Суземку Буровихина, Волчка и Кенину.

Расходимся под утро. Я останавливаю Егорина.

— У меня такое впечатление, будто вы нас знаете. Я не ошибся?

— Нет, не ошибся, комиссар, — улыбается Егорин. — Маленько знаем… Ну хотя бы, как вас Петро через болото переводил, когда вы сожгли тягачи в Страчево; как вы Зерново громили…

— Откуда же у вас эти сведения?

— То есть, как откуда? Нам по штату положено знать, что в районе делается. Иначе какой же мы подпольный райком?.. Да, чуть было не забыл. Имейте в виду: райком разрешил Иванченко перейти к вам. Вместе с Черняковым…

Наши разведчики возвращаются через день и докладывают, что ночью по суземским улицам ходят патрули, но квартиры коменданта и его друзей не охраняются. Адреса этих квартир точно установлены.

— Мы даже побывали в гостях у самого Леу, — заявляет Волчок. — Решили представиться: все-таки главное начальство. Пошли с Марией работы просить. Нас выгнали, конечно…

Еще раз посоветовавшись с Егориным, принимаем решение — завтра ночью небольшой группой пробраться в Суземку и выкрасть все суземское начальство.

*

Снова лунная морозная ночь, как недавно под Зерновом. Скрипит снег под полозьями. Суземка залита призрачным светом.

Оставляем сани на опушке. В городе тишина. Улицы кажутся безлюдными.

Останавливаемся около небольшого аккуратного особнячка. Выставив дозоры, стучим в окно.

Через минуту за дверью слышатся приглушенные, мягкие шаги.

— Кого надо? — раздается недовольный женский голос.

— Коменданта Леу.

— Ошиблись, Леу живет рядом, направо.

Зверем смотрю на Ваську. Он растерянно еще раз оглядывает дом и удивленно пожимает плечами.

— Точно, товарищ комиссар. Вот и водосточная труба с петушком.

На водосточной трубе красуется затейливый петух, вырезанный из жести, но все же Васька, очевидно, перепутал.

Подходим к соседнему дому. Это тоже особняк, но намного беднее. И водосточная труба самая обычная.

Опять стук, и опять минута томительного ожидания. На этот раз отвечает старческий мужской, голос:

— Леу живет в соседнем доме, слева. Туда и стучите.

Мы удивленно переглядываемся. Неужели из-за этой нелепой путаницы сорвется вся операция?

Снова идем к первому дому. Женщина за дверью отвечает сразу же — она явно поджидала нас, — но голос ее звучит повелительно и зло: