За линией фронта

— Сказано вам — рядом Леу живет.. Ступайте прочь. Нечего будить людей по ночам.

Раздаются шаги. Женщина уходит в глубь дома. Что делать? Где же действительно живет Леу? Решаю снова отправиться ко второму дому: с мужчиной легче договориться.

На этот раз ждать приходится недолго. Шлепают туфли.

— Опять ко мне? — и в голосе за дверью еле скрываемое раздражение. — Как перед истинным богом говорю — рядом Леу живет. Вы сразу скажите, кто его требует, а то всю ночь на морозе протопчетесь. Боится он по ночам открывать.

Решительно иду обратно. Мой стук резко разносится в морозном воздухе. На сердитый женский оклик отвечаю:

— Офицеры из Севска. Если немедленно не откроете — вышибем дверь.

Три раза поворачивается ключ в замке. Скрипит засов, с трудом отодвигается задвижка, и, наконец, дверь открыта.

Через сени, где стоит женщина, быстро вхожу в первую комнату. Огня нет, но в лунном свете, врывающемся в окна, смутно виден мужчина в фашистской форме. Пока мы стучались, он успел одеться.

Вскидываю маузер.

— Руки вверх!

Богатырь включает электрический фонарик. Перед нами высокий плотный мужчина лет сорока. Редкие светлые волосы зачесаны на пробор. Руки медленно ползут кверху, будто они налиты свинцом.

— Выше, Леу! Выше! — требую я.

Поднятые руки дрожат мелкой трусливой дрожью.

— Мы партизаны… Ведите к Онцеву. Пароль и пропуск на сегодняшнюю ночь?

— Юнкерс… Крест.

— Собирайтесь.

Леу дрожащими руками накидывает шинель. Его выводят во двор. Мы с Пашкевичем на минуту задерживаемся. Прислонившись к печке, стоит жена Леу — дебелая рыхлая женщина с лицом белым как полотно.

— Слушайте меня внимательно, — говорит Пашкевич. — Если хотите жить, молчите как рыба. Ни звука, поняли?

Она молча кивает головой.

— Кажется, дошло, — обернувшись ко мне, улыбается Пашкевич. — Комендантша онемела. Пошли.

Улица по-прежнему пустынна. Медленно падает редкий снежок. Полная луна заливает голубым светом молчаливые домики.

Подхожу к Леу.

— Вы будете говорить с патрулем по-немецки?

— Конечно.

— Переводчика Ларионова ко мне! — приказываю я, хотя мы с ним ни о чем не договаривались и я прекрасно знаю, что Ларионов кончил всего лишь три класса сельской школы.

— Дай свой пистолет, Ларионов… Слушайте, Леу, — говорю я, на ходу проверяя оружие. — Патрулю скажете, что мы офицеры из Севска, и назовете пароль. Ни одного лишнего слова и жеста. Иначе Ларионов выпустит в вас всю обойму… Пистолет в порядке, Ларионов. Для верности возьми мой маузер — он никогда не подводил… Поняли, Леу?

Впереди, из переулка, выходят четверо вооруженных и поворачивают в нашу сторону. Очевидно, патруль.

Мы замедляем шаг. Патруль тоже не торопится.

Шагах в десяти от нас патруль останавливается. Теперь уже можно отчетливо разглядеть: трое полицейских и один немец.

— Кто идет? Пароль? — окликают нас по-русски.

— Комендант Леу. Со мной офицеры из Севска… Юнкерс.

— Крест… Проходите.

Патрулирующие попарно становятся по обе стороны тротуара. Мы медленно идем между ними. Неожиданно немец что-то спрашивает. Ларионов вплотную подвигается к коменданту. Леу коротко отвечает. Немец и полицейские, вытянувшись, козыряют. Не торопясь, идем дальше. Пронесло!

Патруль продолжает стоять. Судя по рассказам Волчка, дом Онцева рядом. Патруль может помешать.

— Слушайте, Леу, — говорю я. — Сейчас же прикажите патрулю следовать в комендатуру и ждать вас. То же самое немедля передать всем патрулям.

Леу отдает приказ. Патруль тотчас же сворачивает в переулок.

— Пришли, — и Леу останавливается у небольшого домика с палисадником.

— Точно, — подтверждает Васька.

— Вы, Леу, стучите в окно, — говорю я, — и называйте себя. С вами по-прежнему офицеры из Севска. Когда откроют дверь, оставайтесь у крыльца.

Леу послушно стучит. За дверью женский голос спрашивает, кто пришел. Леу отвечает, что ему приказано.

— Сейчас… Сейчас, — слышится за дверью.

Проходит минуты три — никто не отворяет.

— Что это значит, Леу? — спрашивает Пашкевич.

— Мадам Онцева привыкла встречать гостей в должном туалете, — криво улыбнувшись, отвечает Леу.

Проходит еще минуты три. Дверь, наконец, открывается. Мы входим в темные сени. В комнате горит лампа и освещает стоящую на пороге статную пышную блондинку лет сорока. На ней вечернее платье — черное с яркими желтыми цветами.

Женщина отвешивает нам жеманный поклон и, кокетливо улыбаясь, быстро тараторит:

— Милости прошу, дорогие гости. Извините, что заставила вас мерзнуть, у нас небезопасно. В лесу бродят партизаны. Мой муж называет их «живыми трупами». Не правда ли, остроумно? А я с детства не люблю лягушек и мертвецов: холодные, скользкие, бр-р-р… Простите, заболталась. Прошу вас.

Мы с Ревой входим в комнату. Женщина пристально оглядывает нас.

— Мадам Онцева, разрешите представиться, — торжественно говорит Рева. — Перед вами настоящие живые трупы. Без всякой подделки.

Женщина смотрит на меня расширенными от ужаса глазами и в обмороке падает на пол.

В соседней комнате слышна какая-то возня. Бросаемся туда. Наклонившись над кроватью, высокий широкоплечий мужчина шарит под подушкой.