За линией фронта

Только тут я чувствую, как ломит все тело. В моем распоряжении несколько часов. К полудню должен прийти Васька Волчок — я отправил его обратно в Суземку разузнать, как чувствуют себя фашисты после нашего визита. Пашкевич вернется позднее: он остался в лесу допросить нашу «покражу».

Ложусь на хозяйскую кровать — и будто в пропасть проваливаюсь…

Кто-то усиленно трясет меня за плечо. Передо мной Григорий Иванович.

— Волчок пришел? — спрашиваю я и смотрю на часы: они показывают начало пятого.

— Волчка пока нет. Товарищ Пашкевич вернулся.

Странно. С Васькой, очевидно, что-то случилось.

— Строго говоря, узнал меньше, чем предполагал, — устало докладывает Пашкевич. — Леу подтвердил, что в Трубчевске ожидается финский полк. Фашисты возлагают на него большие надежды: финны хорошо ориентируются в лесу, прекрасно ходят на лыжах, у них тренированные собаки-ищейки. Однако этот финский полк, пожалуй, единственное, что фашисты могут снять с фронта для борьбы с партизанами. Под Москвой дела у них идут неважно. Гитлер бросает туда все новые и новые дивизии, но они не продвигаются ни на шаг. Госпитали в Гомеле и Брянске переполнены ранеными. В Германии тревога…

— Со стороны Суземки движется колонна, — взволнованно докладывает Ларионов.

Выходим на окраину поселка. Спускаются зимние сумерки. Снова падает снег. В бинокль видна вереница подвод на дороге. Рядом с лошадьми идут люди.

— Кто это?

— Ванюшка! Мигом на лошадь, и к подводам, — приказываю я. — Если немцы, снимай шапку: «Приехал, скажи, предупредить, что партизаны идут на Челюскин». Только шапку, смотри, не забудь снять, если немцев увидишь.

Ванюшка мчится. Подъехав, разговаривает, но шапку не снимает. Потом неторопливо слезает с лошади и пропадает среди подвод. Лошади останавливаются. А сумерки делаются все гуще. Надо дотемна выяснить, что это за люди.

— Ларионов, на коня! Как только заметишь немцев — забирай круто влево.

Снова та же картина: Ларионов вплотную подъезжает к подводам, слезает с лошади и пропадает.

— Пойду, пожалуй, к встрече приготовлюсь, — говорит Григорий Иванович.

Не успеваю ответить ему, как вижу — от колонны отделяется всадник, и через несколько минут передо мной, лихо вытянувшись, стоит Васька Волчок.

— Разрешите доложить, товарищ комиссар. Весь немецкий гарнизон дезертировал. «Лучше, — сказали, — в дезертирах ходить, чем угодить прямо на виселицу за пропажу начальства». Полиция разбежалась. Я вскрыл немецкие склады, мобилизовал подводы и кое-что привез…

Какое добро ввозят в Челюскин! Мешки с мукой, мясные туши, полушубки, валенки…

Часть всего этого отдаем Григорию Ивановичу: он распределит между колхозниками. Остальное поступает в ведение Ревы. Завтра мы переправим наш неприкосновенный запас на тот берег Неруссы и забазируем в тайниках, но Павлу не терпится составить опись, и он диктует Ванюшке. А тот сидит на бревне и выводит в школьной тетради:

Мешков с мукой — 6 штук

Мясных туш — 5 штук

Полушубков — 27 штук

Ящиков с гранатами — 2 штуки

Валенок — 23 пары

Ванюшка мусолит химический карандаш. Ему холодно, он то и дело вытирает рукой свой покрасневший нос, и вся его розовощекая мордашка в фиолетовых пятнах.

*

Снова густой, дремучий хвойный лес. Вокруг все бело. Снег на земле, на ветвях деревьев. Кажется — не было войны, тяжелых боев под Киевом, Брянского леса. Будто я снова в Ижевске, где прошла моя юность…

Мы с Богатырем и Ревой ходим по лесу, ищем место для землянок. Забираемся в глушь. Передо мной — на высокой елочке — свеженадломленная ветка. Она склонилась почти до самой земли своей мохнатой хвоей, и на ветке — пустое птичье гнездо.

Кто сломал ее? Зверь? Нет, конечно. Случайно проходивший путник? Зачем ему забираться в такую гущину? Это явно сделано с целью. Условный знак в лесу…

Внимательно осматриваю свежий надлом, ищу следы вокруг ели, как вдруг Рева, свернув в сторону, устремляется в кусты.

— Хлопцы! — зовет он, и по тону его голоса понимаю — волнуется Рева.

Подходим с Богатырем и видим такую же надломленную ветку.

— Ходит кто-то, — тихо говорит он.

Еще один надлом… Еще…

— Тропу прокладывает…

Становится не по себе. Враждебное чудится в этих знаках, и никак нельзя убедить себя, что, быть может, это наши друзья сделали им одним понятные метки в заповедной глуши.

Добрый час бродим мы по лесу, стараясь разобраться в этих знаках, понять их смысл, найти то, к чему они ведут, — и неожиданно натыкаемся на грузовую машину: она стоит, уткнувшись радиатором в трухлявый ствол поваленной бурей ели.

— Це ж та самая… Тишинская… С оружием, — взволнованным шепотом говорит Рева.

Невольно оглядываемся вокруг. Тихо и безлюдно.

Мы бежим к машине. Сердце бьется быстро-быстро — сейчас в наших руках будет драгоценный клад…

Иванченко прав: машина пуста. В кузове запасная камера, обрывки немецкой газеты. Бросается в глаза напечатанный жирным шрифтом заголовок — «Das Reich».

— Успел вывезти, мерзавец. Успел, — зло шепчет Богатырь.