За милых дам! Весёлые байки, анекдоты, рассказы и повести о женщинах и для женщин

Героиня Яковлевой стояла в беседке с бумажным змеем, который запускал когда-то её возлюбленный. Звучала потрясающая музыка. Выходили рабочие сцены и разбирали беседку. Яковлева отходила к краю сцены. Рабочие разобрали беседку. Один из них подходит к Яковлевой и отбирает у неё бумажного змея. Половина зала при этом плачет.

Я потом спросил у Яковлевой, как Эфрос додумался до этой сцены. Ольга ответила, что это навеяно фильмами Феллини. Феллини был любимым режиссёром Эфроса.

В этом же спектакле в то время играли Броневой и Петренко Алексей Васильевич. В одном эпизоде у них было всего две фразы. Петренко говорил Броневому:

– Вы меня только им представьте, а дальше я уже сам.

Броневой отвечал:

– Да вы уж не беспокойтесь, непременно представлю.

И всё.

Два замечательных актёра играли эти две фразы минут десять. Эпизод превратился в клоунаду. Зал умирал со смеху. Мы с Хазановым просто плакали от смеха.

Потом, много позже, Яковлева говорила мне, что на репетициях этот эпизод длился минут двадцать, но Эфрос его сократил, а то уже получалась пьеса в пьесе.

Хуже всех в этот вечер играл Михаил Козаков. В антракте, чтобы Хазанову не светиться в фойе, мы пошли за кулисы.

Хазанов сказал:

– Лишь бы не встретить Козакова, а то придётся врать.

Первый, кого мы встретили на лестнице, был Козаков с вопросом:

– Ну как я?

Пришлось врать.

Я потом смотрел эту пьесу в течение трёх лет, и Козаков играл всё лучше и лучше. Впоследствии мне Гафт говорил, что у Миши всегда так: начинает неважно, а потом играет лучше других.

Когда мы уже уходили, на лестнице встретили Ольгу Яковлеву. Она шла совершенно отрешённая. Увидев её, я поднял большой палец. Она кивнула и пошла дальше.

Хазанов тут же стал мне выговаривать:

– Что это такое! Что ты показываешь ей палец! Дурной тон!

Однако, когда мы в 1979 году осенью встретились в сочинском санатории «Актёр», Ольга Михайловна сказала:

– А я вас помню, вы мне на лестнице показали большой палец.

Именно это Ольга и запомнила. Она человек смешливый, и я с удовольствием её смешил. Постепенно мы подружились. Как-то совсем незаметно Ольга стала мне близким человеком.

Валя Гафт, с которым она до этого была в ссоре, стал за ней ухаживать и однажды, у меня на глазах, поцеловал её так, что я обалдел. Но она меня успокоила:

– Я, Лёня, артистов не люблю. И как на мужчин на них не смотрю.

Мы с Гафтом всё время её веселили. Именно тогда, на пляже, он мне читал свои эпиграммы, а я их записывал. Потом, в Москве, напечатал их на машинке. И один экземпляр отдал Тате Земцовой, она очень просила, клялась, что никому не отдаст. Но тут же эпиграммы распространились по всей стране, и Гафт ещё долго делал вид, что обижен на меня.

Мы с Гафтом потом ездили выступать в Калугу, и для этого выступления, по моей просьбе, он написал новые эпиграммы, в том числе и на Доронину и Козакова, а начало эпиграммы на Козакова через много лет я даже напомнил Гафту, забывшему собственное творение:

Стихами лепит, как из пушки.
Несчастный Блок, пропащий Пушкин.

Гафт выслушал, ему понравилось, он сказал:

– Надо запомнить.

Но вернёмся в «Актёр».

Однажды мы сидели в пляжном кафе и затеяли такую игру – писать письмо Ольге Яковлевой, сидевшей тут же. Одну фразу Гафт, другую – я.

Он написал первую фразу: «Дорогая Ольга Михайловна» – и загнул страничку. Вторая фраза была моя: «Если бы напротив меня не сидел бы этот придурок Гафт…»

Все увидели мою фразу и начали хохотать. Гафт тоже успел мою прочитать и сказал, смеясь:

– Всё, я с тобой в эту игру не играю.

Зная, что Гафт с Яковлевой когда-то разругались на «Отелло», я спросил у каждого из них, как это произошло.

Яковлева рассказывала так:

– Знаешь, Лёня, Эфрос ведь всё расписывает, как в балете, кто куда идёт и откуда. А Валя пошёл не туда, куда надо было. Я ему тихо так и говорю: «Валя, ты же не туда идёшь». А он обиделся.

Валентин Иосифович рассказывал совсем иначе:

– Я, понимаешь, что-то там не так сделал, она рот открыла, и такой мат пошёл. Ну, я и ушёл из театра.

Вот два взгляда на один и тот же эпизод.

Гафт жил в номере напротив Яковлевой и однажды сказал мне:

– Я всю ночь не спал, следил через открытую дверь, хотел понять, когда ты к ней ночью приходишь.

– А я и не прихожу ночью.

Действительно, не приходил.

Когда мы вернулись в Москву, дружба наша продолжалась. Я стал ходить на репетиции Эфроса в Театре на Малой Бронной. Репетиции были замечательные. Ставили «Мёртвые души». Спектакль назывался «Дорога». Играли Яковлева, Волков, Каневский. Я считал, что инсценировка, сделанная Балясным, никуда не годится, но репетиции были прекрасны. То и дело Эфрос выскакивал на сцену и показывал актёрам, как надо играть. И показывал просто здорово.

Премьеру отмечали в кабинете главного режиссёра Дунаева. Помню, как Эфрос всё время Дунаева задирал. Этот симпатичный человек говорил:

– Искусство от неискусства отличается чуть-чуть. – Известная фраза.

– Кто вам эту глупость сказал? – налетал на него Эфрос.