За несколько лет до миллениума

Товарищ Луконин! Спасибо вам за стихи. Они проживут еще очень долго — романтики редко доживают до седин, но память о них сохраняется столетия.

«Но сладко связаны душа, слова и звуки…»

Мне попался сборник его стихов, подписанный другому человеку. Похоже, это был богатый человек, балующийся меценатством, и к нему были обращены строки поэта: «Щедрость и милосердие, покровительство искусству всегда отличало русского богатого делового человека. Помогите издать книгу! В 1992 году я написал книгу лирики — около двух с половиной сотен стихотворений. Это — памятник времени, нашей вчерашней и сегодняшней жизни».

Не знаю, оказал ли ему помощь неведомый мне меценат. Но стихи поэта я читал. Александр Колль ушел от нас, оставив значительное стихотворное наследство. Не все в нем равноценно, но, наверное, прав Валентин Леднев в своем предисловии к сборнику стихов А. Колля «День необъятный», написав: «Есть поэты, которые могут писать хорошо, а есть — которые не могут писать плохо. Александр Колль — из этих, из последних».

И приведенные в предисловии строки убедительно подтверждали эти слова.

Я вас искал. Я вас нашел
не молодой и не мадонною.
Вы положили, как на стол,
четыре дали на ладонь мою,
и эти дали мне — что дань:
щедры, вольны, ничем не скованы,
и это значило: отстань,
ступай на все четыре стороны!

В стихотворении ощущался перекатываемый, пробуемый на вкус звук, и это сразу выдавало в авторе поэта.

А. Колль — поэт многогранный, и в творчестве его можно найти самые разнообразные мотивы. А собственно, о чем еще можно писать, как не о жизни и смерти?

Все человеческие чувства есть продолжение этих двух сторон нашего существования, с начала времен ведущих непримиримую вражду друг с другом. Увидеть мир немножечко не так, как остальные. Увидеть и удивиться. И удивление передать людям.

Колль и в самом деле видел мир иначе, чем остальные. Только этим можно объяснить строки о смерти матери:

А в эту пору Бог вселился в маму —
житейский. А не тот, какого нет:
нашел ее. Вошел в нее, как в раму.
Вопросом был, а вот уже — ответ.
Теперь она в доподлинности знает,
что значит жизнь и что такое смерть,
чем занят мир, чем сына разум занят
и отчего Лоретти уж не спеть…

Поэтическое восприятие мира… Оно сродни фантастике метафоричностью и способностью обострить восприятие жизни до отчаянной высоты.

В темнеющем больничном городке
вчера еще молчок и разобщенье,
теперь они почти накоротке:
надежда, боль, прощанье и прощенье.
Халатик рваный, хвостик мотузка,
пижама смята, шлепанцы обиты —
бредут: укор, отчаянье, тоска,
смятенье, страхи, жалобы, обиды.

Только безнадежно слепой и глухой к слову человек не увидит в этом написанном широкими мазками портрете безнадежного и отчаявшегося больного.

Колль — крепкий поэт, владеющий слогом и мыслью, но этого ему было мало, он постоянно искал чистый звук, без которого не бывает поэзии.

Это другой рассказ,
это рассказ нелестный,
это не входит, лес мой,
в праздничный твой раскрас.

Вот он, звук, что связан со словом и душою!

Но слово и звук ничто без мысли, даже если мысль эта безжалостна.

…Россия! Мой шаг не решен.
Я брел по песку, по тоске, по лесам,
я след черноптицы в болоте нашел,
но в этих охотах добыча — я сам.

Молчать! На пыжи я изрежу картон,
по горло уйду в заболоченный грунт.
Не я сочинил про последний патрон:
его для себя берегут.

Эти стихи, написанные уже в конце жизни, в годы смуты и лихолетья, в годы изменения мира, годы обретения ада, который не принимала его душа.

Александр Колль — поэт нервный, все в его стихах дрожит, как дрожит скаковая лошадь, стремящаяся к финишу, как дрожит охотничий пес, хватающий за черные пятки лису.

Его стихи не для развлечения и отдохновения, но разве стихи пишутся для этого? Стихи — концентрат мысли и душевных оттенков автора, их читают, когда плохо и когда хорошо, но не для того, чтобы расслабиться, а для того, чтобы найти что-то созвучное тому, что вызревает в твоей собственной душе.