За правое дело

— Не выступал бы ты боле, Савушка, — вздохнула мать, уже кое о чем узнавшая от соседок. — Опять неприятность какая произойдет.

— Ништо! Сечас дирехтор меня вызывал. Говорит: «Правильный ты человек, товарищ Луганов, и говоришь про все наши нелады в самую точку». Ясно? Однако ж, сказал, всему свой черед, свое место… Слыхала? Стал быть, за живое схватил. В самую что ни есть точку! Все навалимся — ишо не то будет, в хоромах заживут люди!

Мать молчала.

6

В конце февраля в том же жестяницком цехе состоялся второй общезаводской митинг: войска молодой Советской Республики разгромили под Псковом и Нарвой отборные немецкие части — и родилась Красная Армия.

К немалому удивлению и восхищению Дениса, на платформу поднялся тот самый человек в коже, оратор и «медный всадник», которого Денис узнал бы теперь с одного взгляда. Сейчас Денис хорошо видел его лицо: безусое, черноглазое и смуглое, как у цыгана, с тяжелой челюстью и небольшим, слегка приплюснутым носом. Денис как завороженный смотрел на этого загадочного для него человека и с нетерпением ждал, что он скажет. И вдруг увидел отца, пробиравшегося в тесной толпе к платформе. Сердце Дениса сжалось. Неужели отец и сегодня будет говорить о худых крышах? Зачем он это делает? Зачем?.. Хоть бы дядя Илья удержал его от платформы. Но не было Ильи… А человек в коже уже говорил о декрете Ленина, о создании Красной Армии, о победных, но жестоких боях под Псковом и Нарвой.

Денис изредка взглядывал на оратора и с ужасом следил за отцом, продолжавшим упорно протискиваться к платформе, на которой кроме оратора и на этот раз находились угрюмый Влас и покоривший Дениса чекист-директор. Успел заметить, как вдруг вытянулось и сморщилось, что от зубной боли, лицо директора: он тоже увидел отца и даже что-то шепнул рыжему Власу. Видел, как потревоженные отцом люди, мужики и женщины, те самые бабы, которые на прошлом митинге так горячо поддерживали отца, теперь сердито ворчали и отталкивали его, мешавшего слушать оратора.

Савелий Кузьмич был уже у самой платформы, когда оратор закончил речь и громкие аплодисменты и крики раздались в цехе. Но едва отец поднял руку, как заговорил директор.

Денис даже обрадовался такому. Теперь хотелось одного: чтобы директор не замолчал, чтобы говорил долго-долго, пока не кончится обеденный перерыв и гудок позовет всех к станкам, к стапелям, в кузню…

Но директор закончил говорить и отошел к Власу.

И тут случилось то, чего больше всего боялся Денис. Савелий Кузьмич, не дожидаясь, пока Влас заметит его поднятую руку, громко, на весь цех, заявил:

— Я желаю говорить! — И полез на платформу.

В цехе закашляли, зашептались. И вдруг:

— Хватит! Наслышаны! — раздалось сразу несколько голосов в разных концах зала.

Денис замер. Неужели и это не остановит отца?

— Чего зря болтать! Опять — дырки!

— Умней кто пущай скажет, а то у самого его дырка в крыше!

— Доло-ой!

— Заткни ему дырку в крыше!..

Свист, крики и хохот — злой, оскорбительный, заражающий всех, даже самых угрюмых, раскатился во все концы цеха. Савелия Кузьмича, не успевшего перевалить борт платформы, тащили за ноги, осыпали насмешками и шлепками. Смеялся даже директор, сдержанно улыбался человек в пальто. Может быть, в другое время такого бы не случилось, но сейчас это была разрядка уставших от долгого напряжения людей, и Савелий Кузьмич стал ее случайной и жалкой жертвой.

Опомнился Денис только за стенами цеха, преследуемый гнусавым и звонким, злорадным и безжалостным смехом…

7

Весь этот день Денис только и слышал разговоры о войне, о толковом городском ораторе и, конечно, об отце. И когда вспоминали кем-то брошенные слова «дырка в крыше», смеялись утробно, грубо, насмешливо поглядывая на красного от стыда Дениса.

После короткого гудка, напомнившего о конце рабочего дня подростков, Денис, против обычного, миновал цеховой двор и не зашел в кузницу. «Дырка в крыше, дырка в крыше» — шипело, мучило, преследовало его, как отвратительная и липкая кличка. Денис обходил каждого, кто встречался на его пути, ибо в каждом, может быть, случайно брошенном взгляде он читал все то же отвратительное и липкое: «дырка в крыше».

Подошедший к затону пустой трамвай привлек внимание Дениса. Сквозь заиндевелое лобовое окно он увидел обращенное к нему угрюмое лицо вожатого, словно бы сочувственно говорившее ему, Денису: «Что, малый, худо тебе? Вот и мне тоже худо». Денис постоял, подумал — и вошел в трамвай.

Трамвай болтало, подбрасывало, дергало из стороны в сторону, но это не раздражало, а успокаивало Дениса. Постепенно он даже начал забывать о том, что произошло на заводе, и, подышав на стекло, стал смотреть в прозрачный глазок на убегавшие назад окраинные домишки, занесенные снегом пустоши и овраги и снова мазанки и избушки, ничем не отличавшиеся от затонских. И вдруг едва не вскрикнул от неожиданности: по улице, держа друг друга за руки, шли Марфа и Верочка. Не раздумывая, Денис бросился к двери, но не успел открыть ее, как цепкая рука билетера поймала его за рукав куртки.

— Куда? Жить надоело?!

— Дяденька, пустите, надо мне! Ей-богу же, надо!..