За правое дело

Денис плохо понимал, о чем говорил «новый». Он видел его ладную, затянутую в солдатский ремень фигуру, широко расставленные ноги, высоко вскинутую, гладко зачесанную назад голову и не старался вникать в смысл речи. Его удивляло внимание, с каким слушал оратора весь огромный, до отказа набитый людьми цех, незримая и могущественная власть слова, которой беспрекословно подчинялись даже самые нетерпеливые и беспокойные слушатели. Денис много читал о великих полководцах-завоевателях и былинных богатырях, но их власть над людьми была совсем другой, насильственной, грубой, построенной на силе и страхе. А эта… Каким же, наверное, умным и знающим, смелым и проницательным должен быть человек, обладающий властью слова!..

В цехе все гремели аплодисменты, когда на платформе снова вырос Влас и, покрывая шумы и крики толпы, громогласно объявил:

— Доклад окончен. Желающие говорить есть? Нету? Тогда митинг…

— Есть желающие! — раздалось в гуще.

Денис замер. Прозвучавший в толпе резкий, почти мальчишеский голос несомненно принадлежал отцу. Неужели отец, никогда не выступавший даже на цеховом собрании, решился говорить на общезаводском митинге, да еще после такой умной речи директора?

— Слово для выступления предоставляется молотобойцу товарищу Луганову! — неуверенно объявил Влас.

Денису казалось, что бункер куда-то уплывает из-под него, а руки, шея, лицо стали ватными. Будто не отцу, а ему, Денису, предстояло сейчас лицом к лицу встретиться со многими сотнями знакомых и незнакомых глаз, ожидающих от него чего-то такого, чего недосказали ни человечек в пальто, ни даже новый директор.

А Савелий Кузьмич уже вскарабкался на платформу, выпрямился, выпятил грудь — совсем коротышка рядом с длинным и тощим Власом — и, не зная, куда девать мешавшие ему руки, ждал, когда прекратятся движение и пересуды собравшихся и люди обратят к нему свои взоры.

Цех замер. Затаил дыхание и Денис, во все глаза следивший за отцом со своего бункера.

— Как есть мы рабочий пролетариат и фронтовые, — начал свою речь Савелий Кузьмич каким-то не своим, чужим голосом, — ишо за революцию с кадетами воевали, то таперича мы в ответе за кажный гвоздь, за нашу советскую власть и все протчее.

Веселый шумок прошелестел где-то по углам цеха — и стих.

Денис, украдкой глянув на стоявших рядом с бункером взрослых, сосредоточенно внимавших оратору, облегченно вздохнул. Савелий Кузьмич оправил душивший его ворот, набрал воздуху и уже продолжал с присущей ему горячностью:

— Вот тут говорят: война! А я так скажу: на хрена она, война, нужна рабочему человеку?

— Правильно! — весело отозвались в цехе.

Толпа задвигалась, зашепталась. Робкие, а затем все более настойчивые одобрительные возгласы и аплодисменты наполнили огромное помещение, захлестнули оратора. Савелий Кузьмич ободрился, прошелся петушком по платформе. Заговорил, не ожидая, пока стихнет шум:

— Ни к чему она, особливо сечас, когда у нас своих бедов под завязку. Вот, к примеру, получку взять. Тот раз три месяца не платили, ноне обратно не плачено — это как? Альбо наши бараки взять. Как жили в их — крыша с дыркой, — так и живем. За что боролись? Кому такая жизня нужна?..

— Не об том толкуешь, — громыхнул молчавший до того Илья.

— Не туда гнешь! — поддержали другие. — Дело говори!

— Пошто не об том, верно говорит! — вмешались бабы. — Вам, мужикам, нажраться — и спать. А мы, бабы, как хошь, так и выкручивайся!

— И про барак правильно! Стены обсыпались, мороз в хате!

— Говори, милай!..

Денис, вытянув шею, напряженно следил за спорщиками, досадовал на отца: зачем он сказал о худых крышах? Свист, ругань, пронзительные голоса баб не дали снова заговорить Савелию Кузьмичу, явно довольному своей речью. Широко расставив ноги, выпятив грудь, отец с видом победителя глядел на подогретые им людские страсти, и рука его машинально и легонько пошлепывала по ляжкам. Выдвинувшийся наперед Илья заслонил оратора.

— Тихо, бабы!

Савелий Кузьмич протестующе поднял руки, но богатырь взял его за плечо, крутанул от себя и под хохот мужиков и бабьи выкрики решительно выпроводил с платформы.

— Не об том речь седни, чтобы дырки в крышах считать да советскую власть винить. На то и без нас господа писаки горазды. А должны мы сказать свое рабочее слово: быть войне с немцем или стоять за мир? Вот об чем говорить надо!..

Но Денис больше не слушал Илью. Туман стыда и обиды за посрамленного отца застилал глаза, огромный цех, чужие, самодовольные, злорадные лица…

5

Однако домой отец пришел в отличном состоянии духа и, как всегда в таких случаях, начал с порога:

— Седни, мать, я речу толкнул: весь затон слухал! Немец опять войной пошел, потому митинг. Так я свою точку повел, всех баб взбаламутил! Потому как я каждое собрание пользовать должон и народ на непорядки обращать; пущай за себя стоит, за лучшую свою жизню!

Говоря, Савелий Кузьмич стучал рукомойником, фыркал, изредка бросая на стоявшую над ним Степаниду веселые пытливые взгляды. Денис, оставя книжку, удивленно смотрел на отца.

— Шуму на час было, во как! Правда — она завсегда за душу берет и глаза колет…