За правое дело

А в полночь в городе началась ружейная и пулеметная перестрелка. Пользуясь неудачами Красной Армии на Украинском и Восточном фронтах, восстанием уральского казачества и банды Скоропадского, правые эсеры и поддержавшие их меньшевики, недобитые «фронтовики» и «максималисты» подняли в отрезанном от центра белочехами Саратове антисоветский мятеж. Посеянные ими недовольства и холера — враги-эсеры умышленно затянули борьбу с эпидемией — помогли сманить на свою сторону шестьсот красноармейцев и две артиллерийские батареи. На помощь защитникам революции, саратовским рабочим, из ближайших городов и сел хлынули вооруженные отряды.

Только на третий день мятеж был подавлен, и горожане снова заполонили барахолки и рынки, но с продуктами стало еще хуже: хлебные карточки отоваривались наполовину, мясные и овощные лавки закрылись совсем. А еще через день в слободе замелькали белые халаты, косынки с крестами — по дворам пошли народные санитарные дружины: жгли костры, сыпали в сенях и отхожих местах вонючую известь, мочили в уксусе половики, полотенца, стреляли бездомных собак и кошек. Прошлись и по бараку и его запоганили уксусом и вонючей известкой.

Савелий Кузьмич приходил домой туча тучей.

— Не заболел ли, Савушка? Лица на тебе нет, — спрашивала его сама исхудавшая до костей Степанида.

— Не то, мать. Душа, глядючи на все, изболелась. Детишки махонькие, на пример Клашки, на глазах мрут — вота чего нагляделся! Дите малое, мосляки одни, ручонками шевелить не могет, а глядит, быдто пожить ишо милости у тебя просит. Свою бы, кажись, жизню отдал, только бы глаза эти безвинные не глядели. А после задрожит весь, задрыгает, вытянется — и все тут.

Савелий Кузьмич, не тая слез, тупо смотрел на притихших в углу Анку и Клашку, будто и в их глазах читал эту страшную жажду жизни.

В другой раз Савелий Кузьмич принес газету. Расстелил ее на столе, поманил к себе Дениса и, уперев короткий палец в статью, спросил:

— Че-чрез-вы-чайное… Это какое же будет?

— Важное, тять. Особое.

— Так, так… А ну-ка, читай, об чем председатель Совета наш, товарищ Антонов, на энтом заседании баял. Вот отсель.

— «Сейчас германские империалисты ведут наступление по двум направлениям: на Кубань, где впереди идет генерал Краснов…» — читал Денис.

— Краснов… Краснов… Чегой-то не слыхал ране. На Кубань, значит. Ишо куда?

— «…Второй путь, по которому идут германские полчища, — это наш район, это уже так близко, это уже у нас…»

— Это как же, на Саратов, а? Ахти, беда какая! Только слободной жизнью зажили, а тут — нате!

— «…В Самаре — союзные войска и чехословацкий корпус. Красноармейцы не смогли оказать сопротивления одиннадцати или двенадцати тысячам белочехов. Часть их была загнана в реку Самару, которая наполнилась трупами убитых, часть их была расстреляна, а часть отступила…»

— Вот штука! Слыхала, мать, на какую подлость гидра могет иттить! Ишо что?

— «Временное сибирское правительство в Омске предложило Совнаркому компромисс…»

— Это чего?

— Не знаю. Может, дальше понятно будет.

— И то верно. Читай.

— «…компромисс: сибирский хлеб взамен обязательства: не трогать временное сибирское правительство…»

— Во как! Значит, их не трожь, а они промеж тем войну супротив нас готовить? Ах, шельмецы, ах, супостаты! Чего удумали: их не трожь, а они нашим хлебом нас кормить допущают! И когда только всю эту подлость изведут люди!

2

Думы о Верочке, беспокойство за ее новое житье у таинственной «генеральши» все больше захватывали Дениса. Почему она не сказала ему свой новый адрес, даже не разрешила искать ее? Не попала ли она в какую беду? Ведь рассказывают же всякие страшные истории с выкупом и убийством детей…

И Денис решил навестить тетку Марфу. Может, она что-нибудь расскажет ему о Верочке. А может быть, пока не поздно, уговорить Верочку вернуться к Марфе? Чем-то пугает Дениса эта добрая «генеральша»: все живут голодно, а она вон как ест сладко, еще и подарки дорогие делает. Уж не знается ли она с разбойниками, что ловят в Саратове детей, а потом требуют за них выкуп?..

Калитка на этот раз была на запоре. Денис постучал. На стук не ответили. Постучал еще, громче.

— Кого надо? — раздался во дворе сиплый мужской голос.

— Откройте, пожалуйста! Это я, Денис, к тете Марфе я.

Прошла еще минута, когда наконец защелкали запорами калитки и в щель высунулась нечесаная голова хозяина дома.

— Нету ее, сынок, твоей тетки Марфы.

— Где ж она?

— Марфа-то? В больницу свезли. Видал, чего во дворе сделали?

Щель в калитке увеличилась на длину цепи, и Денис увидел весь белый, будто усыпанный снегом, дворик.

— Что это?..

— Холера, чего еще. И нам с хозяйкой велено никого не пущать, из дому не уходить. Соседские дворы и те после твоей тетки Марфы изгадили…

— Она померла?!

— Не то чтобы померла, а близко к этому. На руках снесли. Беги-ка, сынок, домой, покуда не увидали тебя тут. И тебя заберут, и меня с тобой вместе.

И калитка захлопнулась перед носом ошеломленного Дениса. Вот так и свиделся! Как же он теперь найдет Верочку?..

Телега, покрытая грязно-белым брезентом, едва не наехала на него.

— Эй, парень, ослеп! Чего под мертвяков лезешь!