За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Эта процедура выборов местного религиозного лидера оставляла многие сообщества расколотыми, как и в селе Ура, где избрание Хабибуллы Хусеинова привело к крупнейшему социальному и религиозному конфликту. Относительно привилегированный статус улемов, включавший потенциальное освобождение от налогов (если община была готова взять это бремя на себя), а для высших должностей – личный иммунитет от рекрутского набора и телесного наказания, способствовал превращению этого статуса в предмет соперничества между родителями, стремившимися получше устроить своих сыновей. Поэтому улемские семьи выдвигали наследственные притязания на эти должности. Перед отставкой муллы пытались выдвинуть своих сыновей в преемники, а дочерей выдавали замуж в семьи других клириков[169].

Но сын не всегда наследовал репутацию своего отца. Миряне могли выступать против такого непотизма, даже когда их собственные сыновья не имели шансов победить в борьбе за эти должности[170]. С точки зрения меньшинства представителей многих этих общин, человека могли незаслуженно избрать на должность учителя или имама благодаря его семейным связям или общественному весу бая, а не благодаря его характеру, благочестию, познаниям в исламских религиозных науках и преданности шариату.

Приходские раздоры особенно негативно влияли на верующих, когда община должна была собраться в мечети или на кладбище на совместную молитву, а некоторые клирики или миряне пренебрегали этим, мешали или как-то еще вредили проведению ритуала. Мусульмане, втянутые в тяжбы о денежных делах или брачных контрактах, слишком хорошо знали, как конфликтные социальные отношения могут отвлечь верующего от его моральных и правовых обязательств. Трения, возникавшие из‐за вражды между имамами и их прихожанами, угрожали исламскому императиву общинной жизни. При ежедневных и пятничных общинных молитвах эти раздоры проявлялись особенно ярко.

Большинство конфликтов возникало из‐за того, что прихожане настаивали на правильности своего собственного понимания шариата. Мусульмане, посылавшие жалобы царским властям и исламским иерархам, считали индивидуальную молитву неполноценным суррогатом коллективной молитвы в мечети. Пренебрежение молитвой и постом ставило под угрозу общину в целом, навлекая Божье возмездие в форме ужасных людских страданий. Также споры возникали вокруг легалистского понимания ритуалов перехода – таких, как наречение ребенка мусульманским именем. Различие понятий о правовых обязательствах по поводу смерти и погребения, по-видимому, провоцировало наиболее острые конфликты, поскольку родственники умершего спорили с клириками по поводу ритуалов, которые могли бы повлиять на посмертное наказание или награду для дорогого им человека. Крестьяне и горожане рассуждали о том, что тяжесть проблем в их общинах мечетей требует урегулирования на более высоком уровне. Некоторые пытались поведать самому царю о проявлениях несправедливости и аморальности в селах; многие другие регулярно пытались дисциплинировать своего имама, прося о вмешательстве местные суды и начальство[171].

С точки зрения мирян и мирянок, на мусульманских ученых и имамах лежало особое бремя. Прихожане хотели, чтобы те через обучение и своим личным примером воспитывали такую форму благочестия, которая была бы созвучна ценностям общины. Сельская хроника сохранила неприглядный портрет муллы по имени Шарафаддин, жившего вовсе не по этим стандартам: «У него завитая борода, и он имам, но не находит времени ни для медресе, ни для общинной молитвы. Он всецело занят множеством других дел и двумя своими женами, они рады этим занятиям, а есть еще и третья жена». В 1832 г. жители села Верхняя Ядыгерь в Казанском уезде сообщили местным властям и ОМДС, что слабости указного муллы могут привести к тяжелым последствиям. Тридцать девять мужчин – жителей села в своем прошении выражали крайнее разочарование Лупманом Фаткуллиным, сожалея, что восемь лет назад выбрали его муллой. Они заявляли, что Фаткуллин не появлялся в мечети для руководства пятью ежедневными молитвами. Без муллы-руководителя молитвами в мечети крестьяне были вынуждены молиться каждый отдельно у себя дома или на работе. А мечеть оставалась пустой и «без богомоленного народного собрания»[172].