За родом род

Весенний вечер с робким морозцем, мглой и тучами над домами глянул в лицо Бориса, когда машина остановилась и он, опираясь на локоть Федотова, сделал несколько мелких шагов, ступив на крыльцо медицинского пункта.

Он молча вытерпел перевязку. Хотел было сразу домой. Да фельдшерица Анна Матвеевна, полная рыженькая старушка с расплывчато-белым лицом, сказала, как прожурчала:

— Нейзя-я! — и показала на койку.

Для спора сил у Бориса не оставалось. Едва голова привалилась к подушке, как все отодвинулось от него.

Утром, проснувшись, страшно голодный, но бодрый, Борис услыхал проникавший к нему из-за белой стены настойчивый плач. «Ребенок, что ли?» — удивился он. Осторожно поднявшись, потрогал рукой свою грудь, потолстевшую от перевязки. Дышать было легче. Но боль из ребер не ушла. Он подобрался к окну. На улице было солнечно, капало с крыш, на осевших сугробах скакала растрепанные вороны.

Тут явилась на ум жена. Не раздраженно явилась, скорее — тревожно, словно Борис ее в чем-то подвел. Ведь она со вчерашнего дня так ничего о нем и не знает: где он, что с ним и почему не вернулся домой? Борис усмехнулся, вспомнив причину вечернего беспокойства. Он вез материю для пеленок. И вот материя эта осталась в машине.

По крыльцу простучали шаги. Наверное, фельдшерица. Идет, чтоб сменить перевязку.

В комнату вполунаклонку ввалился Федотов. Пахнуло утренним снегом, еловой корой и соляркой. В правой руке у пришельца тот самый сверток, где магазинная ткань, в левой — коробка с туфлями за пятьдесят четыре рубля, которые Миша купил для своей белозубой Евстольи. Подавая Борису сверток, Федотов свесела подмигнул:

— Как дела?

— Ничего.

— У нас тоже не худо. Машину твою достали. Стоит в гараже. Ну, а кто там родился-то? — Миша кивнул на смежную дверь, за которой слышался плач, и навел глаза на Бориса. — Парень?

— Парень, — сказал Борис машинально.

— Поздравляю! — Федотов провел пятерней по Борисовой шее, поправил коробку под мышкой — и был таков.

— С чем поздравил-то он меня? — растерялся Борис и, опаленный догадкой, взглянул на дверь в комнату, где надрывался ребенок. «Неужто?» И, собравшись с духом, приблизился к двери.

Ребеночек плакал — и перестал, едва Борис протиснулся в комнату, где стояла кровать. Он испуганно улыбнулся, узнавая жену, лежавшую с крошечным человечком.

— Как вы тут?

Голова у Веры приподнялась. С ее бледного, до невозможности худенького лица не глядели, а как бы текли большие струящиеся глаза, которые были одновременно где-то там, далеко, почти за пределами жизни, и здесь, на кровати, рядом с Борисом.

— Хорошо, — сказала она.

Борис показал на ребеночка, кисло смотревшего сморщенным личиком из пеленок: — Как звать-то его?

— Не знаю, — ответила Вера, — придумывай сам.

— Вовкой! — придумал Борис.

— Глупенький! Это же девочка.

Борис зарумянился:

— Ольгой тогда!

Вера шепнула малышке:

— Оленька! Поздоровайся с папой! Вот он! Большой и лохматый! Здравствуй, папа, скажи!

Дочка отцу ничего не сказала. Однако Борис все равно ей ответил:

— Здравствуй! — и ощутил свое сердце, рванувшееся в груди, будто тяжелая птица с насиженной ветки.

ВСЕ В ВАШЕЙ ВОЛЕ

За какие-нибудь три дня Володя Расков потерял задушевного друга, красивую девушку, должность мастера, веру в житейскую справедливость. Душа болезненно пресеклась, наскочив на острое лезвие обстоятельств, которое так вероломно ему поднесла вербованная братва.

Началось это все многим раньше, месяца два с половиной назад, в середине мая, когда бригада Исая Колумбика приступила к корчевке пней для подъезда к нижнему складу. Все понимали: лучше бы трактором корчевать, быстрей и дешевле. Однако участок был низкий, с брусничным болотцем, и бульдозер в нем мог затонуть. Потому и решили действовать топорами. Тем более что бригада Колумбика, отработав сезон, согласилась помешкать с отъездом. Володя Колумбику доверял, как бывалому человеку. Бригада его всю зиму ставила брусчатые дома. Но время от времени прерывала строительство и выезжала на лесосеки, где прорубала просеки для дорог.

Люди в бригаде все молодые. Подчинялись Исаю Колумбику с первого слова. Был он для них судья и отец, а также тонкий организатор, бравшийся только за ту работу, где можно неплохо подзаработать. Пьянок в бригаде не было. За исключением выпивок в праздники, на которые каждый раз приглашали Раскова.

Потому-то сворот с магистральной дороги к реке и был для Володи объектом приятным. Тут и дел-то для мастера никаких. Пройдись по прорубленной трассе, заме́ряй диаметры пней, какие бригада накорчевала, вырвав их топорами и вагами из земли, да и только.

Однако была у Володи в пяти километрах отсюда зимняя трасса. Рубить ее начали от реки к лесным кварталам с переспелой сосной. Дорога должна пройти по верховьям логов. Изыскатели слишком легко и просто решили задачу — прогнали трассу единой прямой. Но сколько в эти лога предстояло засыпать земли! Земли, которую надо еще и найти, ибо брать ее прямо на месте, не изуродовав леса, было нельзя.

Расков пришел в кабинет начальника лесопункта.

— Как быть?