За рубежом и на Москве

В это время подошел Вирениус и стал с помощью дочери обмывать рану какой-то жидкостью. Затем он присыпал рану каким-то порошком и перевязал ее полотном.

– Если бы вы жили пятьдесят – шестьдесят лет тому назад, – сказал при этом Вирениус, – то не скоро поднялись бы с постели, так как тогда вашу рану считали бы ядовитой и залили бы ее горячим маслом. Но, благодаря нашему знаменитому Амбруазу Парэ[18], ран мы теперь не заливаем маслом, и я предсказываю вам, что дней через пять вы будете ходить.

– В посольстве знают, что я здесь? – спросил Яглин Баптиста.

– Да, я сказал об этом вашему толстому товарищу. А тот сейчас же пошел донести об этом посланнику. Вероятно, они сюда придут навестить вас.

Посидев еще несколько времени, Баптист простился и ушел.

– Теперь вы ложитесь и лежите смирно, – сказал лекарь, укладывая в мешок какие-то инструменты и лекарства. – А мне надобно навестить одного больного. С вами побудет Элеонора.

И он вышел, но в дверях столкнулся с двумя посетителями, из которых один был советник посольства Румянцев, а другой – подьячий Прокофьич.

– Романушка!.. Родной мой!.. Да какие же это изверги тебя уходили-то? – вскрикнул последний, неся свое грузное туловище к постели раненого.

Румянцев важно поздоровался с лекарем и с любопытством осматривался кругом.

– Что, Роман?.. Кто это тебя так? – подойдя затем к постели Яглина, спросил он.

– Да кто же их разберет, государь? – уклончиво ответил Роман Андреевич, не зная, как рассказывать о мнимом нападении на него. – Напали и ограбили почитай всего.

– Вот те и Еуропия! – со значением сказал Румянцев. – Нет, у нас, в Москве, насчет этого куда лучше.

– Ну, государь, и у нас всяко бывает, – сказал было Яглин, но в это время в разговор вмешался Вирениус:

– Лежите и не говорите. Много говорить вам вредно.

Яглин был, в сущности, доволен этим вмешательством, так как боялся, что при дальнейших расспросах Румянцева может запутаться и выдать себя – ведь ему было неизвестно, что мог рассказать Баптист в посольстве.

– Не велит разговаривать лекарь-то, – кивая головой на Вирениуса, сказал Яглин.

– Не велит? Экий, брат, он у тебя строгий! – сказал Румянцев. – Хорошо, что на тебя набрел этот приятель Прокофьича да сюда приволок, а то помер бы ты на басурманской стороне без покаяния-причастия. Ну, ну, лежи! Выздоравливай. Когда отпустит тебя лекарь-то твой?

– Говорит, что дней через пять буду на ногах.

– Ну, ну, поправляйся. Посланник скоро ехать хочет. А как без тебя поедешь? – И Румянцев поднялся с места.

– Поправляйся, поправляйся скорее, Романушка, – сказал и подьячий. – Чего валяться-то? Не с бабой ведь… Хоть и есть у тебя поблизости! – И он подмигнул одним глазом в сторону Элеоноры, а затем добавил: – Хорошая девка! А може, у тебя с нею уже спелось? А? Покайся-ка!

– Слушай, Прокофьич! – со злостью сказал Яглин. – Если ты будешь говорить про это, то – ей-богу! – я, как выздоровею, поколочу тебя!

– Что ты, что ты, Романушка! – сказал опешивший подьячий. – Чего ж тут серчать-то? Ведь это я так, в шутку.

Во время этого разговора Румянцев осматривал лабораторию лекаря и особенно долго стоял перед человеческим скелетом, то и дело отплевываясь в сторону, а затем, напомнив Роману о необходимости переговорить с лекарем насчет царской службы, вышел вместе с подьячим из дома.

Молодые люди остались вдвоем.

XXVI

– Вы уходите? – спросил Яглин, заметив движение молодой девушки.

– Я вам нужна? – вместо ответа спросила она.

– Я просил бы вас посидеть со мною, – сказал Роман.

– Хорошо, – ответила Элеонора и села возле постели. – Только вам ведь много разговаривать запрещено.

– Разговор с вами не повредит моей ране.

– Нет, нет, злоупотреблять этим не надо. О чем же мы будем говорить с вами?

Яглин и сам не знал этого. Ему просто не хотелось отпускать любимую девушку; он горел желанием смотреть и смотреть на ее лицо, ее стан, ее роскошные волосы. Он чувствовал, что его все больше влечет к этой «гишпанке», которая так резко отличается от московских теремных затворниц… и от его нелюбимой суженой.

При воспоминании о последней на его лбу показалась складка.

– Вам больно? Рана болит? – спросила Элеонора, заметив эту складку.

– Нет, нет, ничего, – поспешил ответить он. – Хотя я так… Я вспомнил о родине.

– Расскажите мне о ней, – попросила девушка. – Как там у вас живут? Хороши ли ваши девушки? Кто вами правит? Расскажите все.