За рубежом и на Москве

Яглин чувствовал, что какой-то клубок подступает к горлу. Его душили спазмы, и он понял, что сейчас разрыдается. То счастье, которое он только что держал в своих руках, ускользнуло – и впереди была темнота.

Однако он энергично тряхнул головою, как будто решаясь на борьбу, и сказал:

– Слушай! Для нас есть два исхода: или я останусь здесь, но тогда мой отец помрет с горя и наш враг останется без справедливого мщения; или же ты должна ехать со мною в Московию.

– Но как отец? – спросила девушка.

– Уговори его ехать на службу к нашему царю. Наш посланник предлагал ему это.

– Я это знаю. Но он колеблется ехать в вашу далекую и дикую страну.

– Тогда как же? Остаться мне здесь?

– Нет, ты не имеешь права делать это. У тебя там есть обязанности.

Они оба замолчали, подавленные безвыходностью собственного положения.

В это время в дверь снаружи раздался стук.

– Это – отец. Я попробую поговорить с ним, – сказала Элеонора и пошла отворять дверь.

XXVIII

На другой день Яглин, подходя к своей гостинице, увидел, что пред нею толпится довольно большая кучка людей. Некоторые держали на поводу лошадей.

«Что бы это такое могло быть?» – подумал он, но когда подошел ближе, то увидел гербы на попонах лошадей и догадался, что это, должно быть, приехал губернатор.

Поднявшись наверх, Роман Андреевич увидел всех людей посольства, столпившихся около дверей, которые вели в комнату посланника.

– Градоначальник приехал, – шептал ему бывший тут же Прокофьич.

В это время дверь отворилась, и в ней показался Румянцев. Он сразу увидел Яглина и сказал ему:

– Роман, иди-ка сюда! Хорошо, что ты вернулся вовремя. А то приехал градоначальник, а как с ним разговаривать? Ни мы его не понимаем, ни он – нас, – и он вошел с Яглиным в комнату посланника.

Последний сидел в глубоком кресле против маркиза, одетый в «большой наряд», то есть, несмотря на жаркое время, в кафтане и опашне, подбитом ценным мехом. Позади стоял один из челядинцев и почтительно держал в руках высокую горлатную шапку посланника, а другой – его палку. Маркиз также был одет по-парадному.

Яглин поклонился им и встал около кресла Потемкина. Предварительно он вгляделся в лицо губернатора, как бы желая по нему разгадать, знает ли тот о дуэли с его племянником или нет. Но лицо губернатора ничего не выражало, чтобы по нему можно было что-нибудь заключить.

– Вот что, Роман, – произнес Потемкин. – Скажи ты ему, что мы завтра хотим ехать дальше… в этот город… как, бишь, его?

– Бордо, – подсказал ему Яглин.

– В эту самую Борду. Быть может, их король уже прислал туда какие-нибудь распоряжения относительно нас.

– Вы отлично делаете, – ответил маркиз, когда Яглин перевел ему слова посланника. – Я до сих пор, к сожалению, еще не имею никаких распоряжений от моего всемилостивейшего короля, но там, быть может, что-нибудь имеется.

– Хорошо, мы завтра выедем, – сказал Потемкин.

– Но я должен сказать вам, – самым любезным тоном произнес Сен-Пе, – что наши таможенные власти просят у вас список вещей вашего посольства и обозначения подарков, чтобы определить пошлину с них.

Яглин с удивлением взглянул на него. До сих пор с посольством никогда ничего подобного не было и никто нигде пошлины не требовал. Он думал, что ослышался, и спросил губернатора, так ли он понял его; однако маркиз подтвердил свои слова. Роман все же не решался передать это Потемкину.

– Что он там говорит? – нетерпеливо спросил последний, видя, что Яглин молчит.

Тогда последний рассказал ему, в чем дело.

Потемкин сразу покраснел. Никогда и ни в одном государстве не случалось такого унижения ни с каким посланником, и ему нигде не приходилось переносить такую выходку.

– Да что он, с ума, что ли, сошел? – разозленный, вскричал он. – Скажи ему, что нигде с посланниками так не поступают.

Яглин перевел.

– Дело таможен находится не в моем ведении, – прежним любезным тоном сказал губернатор. – На это есть особые интенданты, и они требуют уплаты пошлин.

Потемкин покраснел еще более.

– Тогда скажи ему, что я – не купец и товаров со мною нет, – сказал он и решительно встал с места.

Когда Яглин перевел эти слова маркизу, пришла очередь последнего смириться. Он встал и, что-то неясно бормоча, с поклонами стал пятиться к двери, чтобы удалиться.

Потемкин долго не мог успокоиться. Он ходил по комнате и ругался.

– Ведь поруха царскому имени в этом, Семен? – обратился он к своему советнику.

– Большая поруха, государь, – ответил тот. – Никогда в нашем царстве не было такого. Были у нас послы и от кесаря римского, и от короля свейского, и от короля польского, и от султана турецкого – и никогда с них пошлины не взимывали.

– Завтра же едем, – распорядился Потемкин и похлопал в ладоши. – Собираться, завтра выезжаем, – сказал он вошедшим челядинцам.

Яглин вышел смотреть за сборами.

Наступил вечер. Яглин по-прежнему наблюдал за слугами и думал.

Положение его было незавидно – и он то и дело предавался самым мрачным мыслям.

Дело в том, что час тому назад он говорил с Вирениусом относительно службы у московского царя.