За рубежом и на Москве

Аглин был зачислен на царскую службу. Каждый день он ходил в Аптекарский приказ за получением каких-либо приказаний, а оттуда в которую-нибудь из аптек. Иногда ему давалось поручение лечить кого-нибудь из ближних царских людей; он принимался за это с усердием и лечил со старанием.

В лечении ему везло: чуть ли не все поручаемые его знаниям и искусству больные быстро выздоравливали.

Это стало даже возбуждать косые и недовольные взгляды со стороны других товарищей-врачей, которые с течением времени стали переходить уже в явную зависть.

Особенно невзлюбил его Гаден. Быть может, последний сознавал, что прекрасно образованный врач, учившийся в западных университетах, каким был Аглин, по своим знаниям стоял гораздо выше его, эмпирика, бывшего цирюльника, случайно попавшего ко двору и получившего степень доктора медицины не обычным путем, то есть не по заслугам, а лишь по милости московского царя. Или, быть может, потому, что Аглин, чутьем понявший Гадена, относился к нему сдержанно, не пускался с ним ни в какие откровенные разговоры и на приглашения Гадена прийти к нему в гости ограничивался одними благодарностями. Как бы то ни было, но Гаден вдруг и сам стал сдержан с Аглиным и за спиной того стал даже распускать кое-какие сплетни.

Последние достигли как-то ушей Коллинса, и добродушный англичанин предупредил об этом Аглина и советовал ему быть поосторожнее с Гаденом. Аглин на это только пожал плечами, но поблагодарил Коллинса и обещал следовать его совету.

Однажды Гаден, вернувшись из Аптекарского приказа, только что сел обедать, как к нему пришел неожиданный гость – дьяк Посольского приказа Румянцев.

– Благодарю за честь, дьяк, – сказал, встречая гостя, доктор. – Каким ветром занесло тебя в нашу слободу?

– По делу, дохтур, – ответил дьяк. – Кабы без дела, так кто пошел бы в вашу Немецкую слободу.

– Или болен? Давай тогда полечу. Без ног если будешь, то так выпользую, что хоть через неделю тебя женить можно будет.

– При живой-то жене? Выдумаешь тоже, дохтур! Нет, я по другому делу, особливо важному.

– Ну, коли по другому, так будем говорить. Погоди только малость: я прикажу, чтобы нам сюда меду холодненького подали.

– Это – дело!

Через минуту Гаден и Румянцев уже сидели за стопками меда.

– Ну, говори, дьяк, что за дело, которое тебя из твоего приказа занесло к нам на Кокуй.

Дьяк выпил меду и, обтерев усы, начал:

– Вот видишь ли ты, что это за дело. Были мы со стольником Петром Ивановичем Потемкиным за рубежом в посольстве. Прибыли тогда к французскому королю в город Париз. И был у нас тогда в посольстве некий молодой парень за толмача, по прозванию Яглин Роман. И вот, когда мы выехали из Париза и через одну какую-то реку переходили, у нас этот Яглин вдруг пропал. Стали искать его и нашли на берегу его одежу. Куда парень девался, как ты думаешь, дохтур?

– Ну, конечно, потонул, – ответил Гаден.

– Верно рассудил. Раз одежа на берегу, а человека нигде нет, то, конечно, одно: потонул где-нибудь. Ладно. Ну-с, а вот теперь слухай дальше. Ни много ни мало лет прошло – и приезжает на Москву заморский дохтур, Аглин Роман… Слышишь, Степан?

– Слышу, – весь насторожившись, ответил Гаден, улавливая тут какую-то связь.

– И пришел этот дохтур Роман Аглин к нам в Посольский приказ и принес грамоты свои. Смотрю я это в эти грамоты, вижу, что дохтур этот – французского короля подданный и учился он в разных высоких школах, откуда ему и эти грамоты даны, а пред глазами – ну, вот хоть голову мне отруби, – живой Яглин Ромашка, толмач.

– Так ты думаешь… – в волнении вскричал, вскакивая с места, Гаден.

– Да ничего я не думаю… Да сиди ты, ради бога, и слушай до конца!

Гаден сел, и только по блеску его черных глаз можно было судить о том волнении, которое он переживал в ту минуту.

– Ну, вот как взглянул на этого дохтура, так и обомлел. Кто же предо мною: заморский ли дохтур или Яглин Ромашка, толмач?

– Так ты думаешь, что ваш Яглин и этот доктор – один и тот же человек!

– Да кто ж его знает? Лицо как будто одинаковое; у этого только усы больше и борода длиннее. Да и имя-то, прозвище одинаковое: там Яглин, тут Аглин…

Гаден встал и в волнении заходил по комнате.

– Вот оно что! – говорил он, потирая руки. – Оба – одна и та же персона! Ну и храбрость же: сбежать из посольства неведомо куда, а потом приехать на родину под чужим видом, с чужими бумагами! Впрочем, нет: бумаги у него собственные. Он, должно быть, учился где-нибудь за рубежом в высоких школах; ведь не учившись нельзя так сдать испытания, как он сдал в Аптекарском приказе. Да. А ты верно, дьяк, знаешь, что этот дохтур – тот самый… как, бишь, его?

– Яглин? Говорю, что голову прозакладываю. Положим, я говорил уже об этом с одним нашим подьячим, который тоже в этом посольстве был, да он, пьяница, не признает его.

– Да… да… Так! – И Гаден опять заходил по комнате, как бы что обдумывая. Наконец, вдосталь находившись, он остановился против Румянцева и сказал: – Так как же? А? На свежую воду, что ли, вывести этого Аглина? А?

Дьяк взглянул на него и усмехнулся:

– Что, али поперек дороги встал тебе он?..