За рубежом и на Москве

– Ну, – ответил, сделав пренебрежительное лицо, Гаден. – Я подольше его в дохтурах-то и не с таким щенком, как этот Аглин, потягаюсь. Со мною и Розенбург часто советуется.

– А Прозоровский-то князь? – усмехаясь, напомнил Румянцев.

Лицо Гадена покраснело от злости, и он закричал:

– Да ты что думаешь, что Прозоровского твой Аглин вылечил? Натура сама вылечила, а ваш Аглин ни при чем.

– Да что-то эта самая натура не приходила на помощь, когда ты князя лечил. А как Аглин взялся лечить его, так она тут как тут со своими услугами, – продолжал посмеиваться Румянцев. – Ну, да ладно. Я к тебе не за этим пришел. Больно мне охота этого самого Ромашку на чистую воду вывести. Я тебе все сказал, а ты раскинь сам своими мозгами, что и как. А теперь, брат, прощай.

Оставшись один, Гаден опять принялся ходить и думать. Его мстительная душа никак не могла примириться с тем, как он думал, оскорблением, которое было ему нанесено Аглиным у князя Прозоровского, и он изыскивал способы, чтобы, пользуясь открытием дьяка Румянцева, отомстить.

Наконец он приказал запрячь лошадь и, одевшись наряднее, отправился в путь, то и дело понукая возницу. И вот его возок остановился у дома боярина Матвеева.

– Али за делом каким? – встретил его последний.

– За делом, боярин, – ответил Гаден.

– Ну, ин ладно, садись – гостем будешь.

– Предупредить я тебя, боярин, приехал, – сказал, садясь, Гаден.

– Ну? – добродушно отозвался Матвеев, в душе недовольный этими словами, так как за ними он чувствовал донос, чего крайне не любил. – Должно быть, ты, дохтур, с изветом пришел?

– Если хочешь, так, пожалуй, и с изветом. Я слов не боюсь.

– Ну, да ладно. Выкладывай свой извет. Посмотрим, в чем дело!

Гаден передал ему все, что рассказал ему Румянцев.

Матвеев молча выслушал и задумался. Наконец он произнес:

– Врет все твой дьяк! Спьяну, должно быть, ему все это приснилось, – ну, вот он и набрехал тебе. А ты поверил да ко мне с изветом на товарища… Нехорошо, дохтур, так поступать! Да ты хоть бы о том подумал: ну, где русскому человеку дохтурскому искусству научиться? Мы хоть и лечимся у вас, а в душе-то ваше дело чуть не поганым считаем. Не думай, что и я так считаю – я про других это говорю. Ну а затем еще то рассуди: одна у этого Аглина на плечах голова или две, чтобы он приехал сюда, на Москву, зная, что его здесь плаха встретит? Нет, брат, несуразное ты говоришь и запомни себе: никаких таких речей я от тебя не слыхивал никогда.

Сконфуженный Гаден ушел.

Матвеев провел несколько часов в раздумье и затем послал челядинца за Аглиным.

– Скажи, что неможется мне, – наказывал он ему. – Хочет, мол, боярин полечиться у тебя.

Аглин не замедлил явиться на зов Матвеева.

– Здравствуй, боярин, – сказал он, здороваясь с последним.

– Здравствуй, толмач царского посольства Роман Яглин, – пристально глядя в лицо молодому доктору, медленно произнес Матвеев.

Аглин побледнел и пошатнулся. Перед его затуманившимся взором пронеслись московский застенок со всеми его ужасами, плаха с расхаживающим около нее палачом, отрубленная голова, прыгающая по ступенькам эшафота, кровь, брызжущая фонтаном из отрубленной шеи. Он почувствовал слабость в ногах и сел на близ стоящую мягкую скамью.

– Ты все знаешь, боярин? – тихо произнес он, и натянутые нервы не выдержали – он разрыдался.

Матвеев вплотную подошел к нему и, положив руку на плечо, произнес:

– Полно, полно… Перестань. Расскажи мне лучше, как все это произошло.

И, хлопнув в ладоши, боярин приказал вошедшему холопу принести воды.

Успокоившись, Яглин начал рассказывать, начиная со времени своей жизни на берегах Волги.

XVII

Матвеев, не говоря ни слова, слушал рассказ Яглина. На его умном лице не раз проглядывало сочувствие ко всему, перенесенному рассказчиком.

– Я все тебе рассказал, боярин, – закончил Яглин, – ничего не утаил от тебя. Я хорошо знаю, что за мое самовольное бегство из царского посольства и за обманное поступление на царскую службу меня ждет плаха. Но рассуди сам, боярин: мог ли я поступить иначе как в том, так и в другом случаях?

– Дело очень сложное, – подумав, ответил Матвеев. – Вот ты все рассказал без утайки, и я понимаю тебя. Понимаю, что ты там полюбил и не мог бросить на произвол судьбы любимого человека, что, как ни хорошо в гостях, а дома, каков он ни будь, все же лучше. Да вот те-то, что сидят у нас по приказам, да те, что норовят повернуть на зло тихую душу царя, они-то поймут ли? Ведь для них буква закона дороже его смысла, своя выгода дороже чужой жизни. Они уже многих так загубили, много зла наделали. Они и меня готовы съесть за то, что чуть что полезное в иноземщине увижу, так норовлю на нашу русскую почву пересадить. Так и с тобой. Не дай Бог, если кто проведает, что ты на самом деле за человек: и тебе несдобровать, да и я в опалу попаду за такую оплошность.

– Что же делать? Научи, боярин.