За рубежом и на Москве

Впереди, около небольшого домика, стоял какой-то молодой человек, судя по платью, офицер, державший в руках повод лошади, с нетерпением бившей копытом о каменистую землю. Возле лошади, гладя её по шее, стояла девушка и разговаривала с офицером.

Яглин узнал в них Гастона де Вигоня и давешнюю «гишпанку» и хотел было повернуть назад, но его остановило вдруг вырвавшееся восклицание Элеоноры:

— Нет, нет, не говорите! Этого никогда не будет. На это я никогда не соглашусь.

— Но другого исхода нет, Элеонора, — горячо говорил офицер. — Дядя никогда не согласится на наш брак.

— Что же, господин офицер, мне учить вас, что надо делать? — насмешливо сказала девушка.

— Обвенчаться потихоньку и затем просить прощения у дяди? Но тогда дядя лишит нас наследства. Он этого никогда не простит.

— Выбирайте что-нибудь одно, — небрежно сказала Элеонора.

— Тогда и дорога по службе мне будет закрыта.

— Выбирайте, — повторила Элеонора.

— Для вас потерять меня, кажется, ничего не значит? — спросил офицер.

— Почти, — хладнокровно ответила Элеонора. — Вы же ведь знаете, что я вас не люблю и выйду за вас замуж только потому, что мне больше деваться некуда. Мы здесь с отцом живём проездом, скоро отправимся в Париж, а потом ещё куда-нибудь дальше, где отец найдёт возможным остановиться и заняться своим делом.

— И зачем я только увидал вас? — с отчаянием воскликнул офицер.

— Разве я — первая женщина, которую вы встречаете? — спросила Элеонора, продолжая поглаживать по шее лошадь.

— Но вы — первая, которую я люблю. Да и трудно вас не полюбить. Даже тот дикий московит, которого мы тогда избавили от раздражённой толпы, не спускал с вас глаз.

— Этот московит… — в задумчивости произнесла Элеонора. — Он очень красив…

— Он вам понравился? — ревниво спросил офицер.

— Да, в нём есть какая-то сила, уверенность в себе. Помните, как он гордо стоял пред толпой и с презрением смотрел на всех этих торговцев, рыбаков и подёнщиков, в то время как толстяк лежал на земле и кричал, словно его резали…

— Вот как!.. — процедил сквозь зубы офицер. — В самом деле, этот дикий московит не на шутку начинает занимать вас…

Элеонора тряхнула головой, точно отгоняя от себя какую-то мысль, и сказала:

— Впрочем, вздор всё это! Он приехал и уедет, а я останусь здесь. Прощайте! — вдруг резко сказала она, подавая собеседнику руку.

Офицер задержал её в своей.

— Нет, Элеонора, постойте! — сказал он. — Я вижу, что на самом деле этот дикарь интересует вас. Но знайте, если он вздумает встать на моей дороге, то ему придётся считаться со мною.

В его голосе слышалась злоба, и девушка поняла, что это — не пустая угроза.

— Успокойтесь, — сказала она примирительным тоном. — Считаться вам с ним не придётся, так как странно было бы, если бы этот московит вздумал бы обратить на меня внимание. Да если бы он и обратил, то едва ли бы из этого что-нибудь вышло. Прощайте, — ещё раз сказала она и, кивнув Гастону, скрылась в маленьком домике.

Яглин поспешил поскорее повернуть назад и вскоре вошёл в какой-то узенький переулок.

«Вот оно что!.. — пронеслось у него в голове. — Что же из этого будет? Что будет?»

Он начал строить тысячи предположений, думая подойти к какой-нибудь мысли относительно этого неожиданного приключения, стараясь представить себе, что может быть в будущем, но ни к чему определённому прийти не мог.

«Что будет? — наконец со злостью оборвал он свои размышления. — Да ничего не будет. Справим с Петром Ивановичем посольство, вернёмся в Москву, женюсь я на рябой и злой Настасье — и буду доживать свой век где-нибудь в приказе, куда меня пристроит мой будущий тестюшка. Вот и вся моя песня!» — И он со злостью ударил кулаком по стене дома, мимо которого проходил.

Вдруг до его слуха донёсся какой-то шум. Тут были и крики, и звон скрещиваемого оружия, и топот лошади.

«Ну, режут кого-то, — решил про себя Яглин. — Точно у нас на Москве, где по окраинам пройти нельзя. А всё-таки помочь надобно».

При нём не было никакого оружия, кроме ножа. Роман попробовал, легко ли тот вынимается, и бросился в ту сторону, откуда слышался шум.

Бежать долго не пришлось, и через несколько минут Яглин очутился на той самой площади, где несколько дней тому назад толпа чуть не растерзала его с подьячим.

Там, в самом дальнем углу, копошилась какая-то куча, слышались лязг железа и крики.

Яглин скоро добежал до того места и увидал следующую картину. Прислонившись спиной к стене дома, стоял Гастон де Вигонь и парировал шпагою направляемые на него удары со стороны четырёх человек, по костюму судя — бродяг или бандитов. Нападающие яростно наносили удары, так что молодой офицер еле успевал отбивать их. Но, видимо, его силы наконец стали истощаться, так как он стал уже более вяло и нерешительно действовать шпагой. Нападающие увидели это и потому усилили свою атаку на офицера.

Яглин вспомнил обычай своих диких земляков-татар — нападать на неприятеля, с целью устрашения последнего, с большим гиканьем и криком, а потому закричал страшным образом и бросился в свалку сзади.