За спиною прошлого…

Но, то ли он был свеж и силён слишком, то ли день, слегка утомлённый чрезмерным усердием, оказался изнурён вне меры, как нежданно – негаданно из его карманов и треснувшей по швам подкладки сюртука посыпались обветшавшие цветы винограда, да клёна, каждый – мельче мелкого.

День пискнул птенцом и разрыдался. Рассвет замер в недоумении и покраснел. Впрочем, день вскоре воспрял, заулыбался светло, как это и полагается нервным, тонким натурам. От его припадка вскоре не осталось и следа, хотя, в уголках губ каждой лужи, наполненной пролитыми им слезами, были заметны неопрятные салатовые следы, которые бывают после того, как некто, откушавши зелёных щей со сметаною, не утрёт рта приготовленной специально для того хлопчатой салфеткой, а так только, мазнёт рукавом, глядя опасливо на супругу, что всенепременно отыщет предлог для назидания и без того.

День разыгрывал гаммы на стамине горизонта до темна. Не из корысти старался он, но золотой солнца, спрятал-таки себе в глубокий карман, заместо луковицы часов. Пригодится, авось…

В сердцах

…пАрил закатом горизонт, ястреб парИл над ним. А снизу, преисполненный бесстрашия юности, набравшись удали, как глупости, кричал ему дрозд:

– Эй, гляди! Эй, гляди!

И лишь только убедившись в том, что ястребок рассмотрел, кто это там окликает его с земли, дрозд откинулся немного назад, и прикрывши глаза наполовину, принялся голосить без оглядки:

– Дураки, дураки, дураки…

– Нет, ну не глупыш ли?! – Ухмыльнулась хищная птица и, нырнув в облако, как в сугроб, исчезла из виду.

– Вот так вот! – горделиво осматриваясь, заявил дроздёнок, – куроцап31 он и есть, куроцап, с какой ветки про него не суди, всё…

Долго бы ещё глаголил птенец, коли б не отец с матерью, прилетевшие покормить своё неразумное дитяти. Отпустив птенцу по затрещине, дождавшись рёву во весь, обмётанный желтком рот, скормили ему дрозды, каждый по горсти мошек, да улетели за новой дачей32.

В тот же час, неподалёку, с одного берега тропинки на другой перебирался жук-короед по прозвищу Усач, известный мастер точить дубы. Жук был тот ещё ходок33, не расставался с красной книжицей34 и при удобном случае предъявлял её, доставая из-за пазухи. И хотя не слыл он чересчур любопытным, да поневоле расслышал и ястреба, и дрозда, и родителя35 его, и мать. Посему, рассудив по чести, а не по чьей-либо требе, он высказал вслух то, про что теперь передают дрозды друг другу от велика к малу, сколь их не народжается на этой земле.

Мы-то сами тех речей жука не слыхивали, ибо срок нам подошёл, – по речке Селижаровке, да по Волге, корзины плетёные и прочую утварь на ярмонку везть. Но и от дроздов с тех пор – ни одного дурного слова. Только песнь. Да вот хороша она или так себе, – о том не нам рядить.

Песне плохой, ну никак не бывать, коль от сердца она, а не в сердцах36.

Могло бы быть…

Луна, сощурившись в замочную скважину месяца, разглядывала землю. Облако шутейно отталкивало её от места, трогало за локоток, даже щекотало розовые, не избитые ходьбой пятки, и в надежде хотя как-то расшевелить, отвлечь от созерцания, влажно нашёптывало на ухо про то, что нечего, мол, тратить драгоценное время и торчать тут понапрасну, ибо ничего нового она именно теперь не разглядит, коль уж не смогла за столько-то тысячелетий до того.

Но луна… Она была неутомима и упорна, как тот рыбак, которому казалось, что надо совершенно обязательно оставаться на прежнем месте, потому что ещё минута-другая, никак не больше, и на крючок попадётся рыба, ради того, чтобы изловить которую, он появился на свет. Именно в этом состояло счастие его судьбы! Но отвернись он ненадолго или отойди по некой надобности, либо размять затёкшие члены, – вот тут-то и случится всё: он прозевает поклёвку, а рыба, та самая, заветная, сорвётся, поранив губу.

Хорошо, если рыбаку улыбнётся удача разглядеть раскрытый веер её хвостового плавника, похожий на русалочий, или даже ощутить на себе силу его могучего всплеска. А он несомненно таков, что, будь рыбак в лодке, непременно бы наполнило её водой до самых бортов.

Тогда же, примостившись на разбухшей, давно некрашеной банке37, как застигнутый ливнем воробей на жёрдочке скворечника, рыбак шевелил бы пальцами в сапогах, полных тёплой воды, улыбаясь вослед рыбе, и длинным поводьям волн на поверхности реки, что тянулись за нею, словно за отвязавшейся лошадью.

Радуясь, что встренулся с рыбой, да не поймал, рыбак долго ещё глазел бы в никуда, сперва – розовея в угоду закату, после – бледнея по воле ночи… А луна всё подглядывала бы за ним в замочную скважину месяца, сердясь, что нынче та отчего-то уже, чем была намесь38.

– Так же ж, коли б то было в самом деле…

– Ну, а если нет, кому какая печаль? Ведь могло бы быть, разве нет?..

Пожалуй

Помните ли вы час, мгновение, когда перестали быть одним целым с людьми, единение которых стало одной из причин вашего появления на свет? Нет? А я помню…