За спиною прошлого…

В тот день отец взял меня за руку и повел на бульвар. Мы часто ходили туда, прогуляться или, как говорила мама «в дальний магазин», купить белый батон и жёлтого сливочного масла к ужину. Грузчик дядя Вася запирал двери магазина на длинный засов, похожий на кочергу, позже, чем все магазины в округе, без четверти семь. Стоя у дверей, будто Цербер39, он выпускал покупателей по одному, сурово останавливая любого, кто «на минуточку» норовил проникнуть внутрь.

– Вы не успеете. – Строго осаживал нахалов дядя Вася, но неизменно пропускал к хлебному отделу всякого зарёванного малыша с горячей монеткой, зажатой в потном кулачке.

Слева от магазина располагался киоск, в котором продавали эскимо, пломбир, замороженную клубнику, ну и, конечно, – разноцветных сладких петушков на деревянной палочке. Тётя Соня, неулыбчивая, вечно чем-нибудь недовольная продавщица с кружевной наколкой в волосах и нарисованными бровями, загораживала окошко киоска дощечкой в восемь вечера, а иногда и того позже. Чаще всего это бывало летом, если подле стеклянного домика с лаконичной вывеской «Мороженое» выстраивалась очередь из распаренных зноем ребятишек и взрослых. В таком разе тётя Соня подавала скользкие от воды бумажные или прохладные вафельные стаканчики до тех пор, покуда в морозильнике за её спиной не оставалось ничего, кроме сухого льда. Впрочем, и его выпрашивали мальчишки, дабы накидать в фонтан подле дома.

Да-да! – между нашими домами сразу после войны был выстроен самый настоящий фонтан. Круглую чашу украшали два гипсовых неодетых карапуза, один из которых явно намеревался ступить в воду, а другой удерживал его от столь опрометчивого шага. Понятное дело, что настоящие мальчишки, были не столь боязливы, и с началом лета находили верные слова, чтобы уговорить дворника подливать по утрам воды в фонтан, ибо тот был не слишком глубок, отчего бОльшая часть воды к вечеру испарялась, а оставшаяся делалась почти горячей.

Дворник, обладатель мужественного имени Акоп40, благоволил к ребятишкам, и первым делом направлял по утрам струю воды из шланга, вместо палисадника, в похожую на фаянсовую супницу купель. Мы же, в свою очередь, не гнушались помочь во дворе дяде Акопу, тёзке «рва с насыпью для укрытия от пуль41», без которого не обходится ни одна война. Наша, оправданная возрастом наивность, веселила дворника, но он не спешил учить нас грамоте, так как и сам был не слишком силён в ней. Когда ему выпадало расписываться за денежное довольствие, как он называл пенсию, то, сетуя на нечистоту рук и несколько бледнея лицом, просил «поставить закорючку» почтальона.

Итак… Вечером достопамятного дня я не пошёл купаться в фонтане с товарищами, так как отец позвал меня за собой на бульвар. Он держал меня за руку, и я мог не смотреть себе под ноги, а разглядывал во всех подробностях недопечённый блин луны. Как только мы дошли до поребрика, отделяющего тротуар от проезжей части, отец вручил мне три рубля и предложил:

– Сходи-ка, дружок, купи себе «Ленинградское»42.

Я поглядел на зелёный прямоугольник, на киоск мороженого, до которого была улица со струнами трамвайных рельс посередине, и холодея от ужаса спросил отца:

– Как это, «сходи»?

– Ты уже взрослый, и должен уметь переходить дорогу сам. – Твёрдо, с некоторой, плохо скрываемой долей отчаяния, ответил он.

Не знаю, что было на сердце в ту минуту у отца. Наверное, он переживал за меня, хотя и не подавал виду, но его бесстрастность не могла придать мне уверенности. Последнее, что я расслышал, было:

– Прежде, чем выйти на дорогу, убедись, что она свободна. Посмотри налево…

Волнение лишило меня и слуха, и отчасти зрения. Если бы в эту минуту на меня неслась полуторка или трамвай, я бы вряд ли заметил. Каждый шаг давался с огромным трудом. В реальность происходящего невозможно было поверить. Чудилось, будто бы меня, намертво приросшего к отцу, отрывают от него насильно. Прочная леска связи между нами сперва натянулась струной, а, стоило переступить встречную полосу рельс, она скрипнула трамвайными тормозами и оборвалась, опалив мне сердце.

Спустя несколько минут, чувствуя легкость, свободу, почти что невесомость, с мороженым в руке я пустился в обратный путь. Когда отцу, наблюдавший за мной по всё это время, захотелось обнять меня, я отстранился и посмотрел на него, как на чужого. Отец улыбнулся одним уголком рта, горько вздохнул и пошёл впереди меня в сторону дома.

Ах, если бы это было теперь, я бы ни за что не отстранился, даже невзирая на то, что все ребята со двора, все соседи и дворник Акоп смотрят на нас. Я бы вцепился в прохладную руку отца и, задрав голову повыше, глядел бы на сырой блин луны, пока б не заломило в затылке. Не потому, что мне так уж интересно, что там, над нами, а просто, чтобы не дать слезам выкатиться из глаз. И тогда б папа понял без слов, как дорог, как нужен мне! – до ломоты в сердце…

Помните ли вы тот день, час, мгновение, когда отец выпустил вашу руку из своей и приказа идти дальше одному? Если нет, то вы, пожалуй, ещё дитя, и я немного завидую вам.