За степным фронтиром. История российско-китайской границы

Фраза «граница на замке» стала национальным лозунгом начиная с середины 1920-х годов, задолго до военных столкновений на озере Хасан и Халхин-Голе. Советско-китайский конфликт 1929 года сделал дальневосточную границу главной темой национального дискурса, появилась одержимость безопасностью границ[628]. Во время этого конфликта государственная граница была сакрализована, а пограничники предстали положительными героями в более широком официальном дискурсе, заменив героический образ казаков дореволюционного времени. Вскоре возник целый песенный и поэтический репертуар о пограничниках. В период высокого сталинизма в середине 1930-х годов граница опять оказалась в центре внимания. Государственные ритуалы подтверждения священных рубежей на западе и востоке сплелись с нарративом о защите социалистической родины в борьбе с воображаемыми врагами внутри и вовне. За пределами границ теперь была неизвестная вражеская территория. На концептуальном уровне границы представляли баланс безопасности и страха[629].

Благодаря активному выпуску брошюр о советских пограничниках как национальных героях международная граница на реках Аргуни, Амуре и Уссури была удостоена всесоюзного внимания и оказалась в ментальной карте обычных советских граждан. Это было частью более общей политики создания нового советского пантеона героев[630]. Иллюстративным примером может служить брошюра Николая Константиновича Костарева «Граница на замке». Законченная в апреле 1930 года эта наспех написанная «книга фактов» о конфликте на дальневосточной границе в 1929 году в качестве места действия выбрала Отпор – последнюю железнодорожную станцию на советской земле. Когда Костарев прибывает из Ленинграда, один из офицеров ведет его к советской заставе. Силуэты обретают четкость, когда Костарев берет в руки бинокль: «…видны китайские окопы: вон на бруствер высыпали кучки китайских солдат, можно даже разглядеть их серые ватные халаты, такие огромные и неуклюжие. Все они высыпали посмотреть на наш броневик. А вчера – они стреляли в него…»[631]

Труд Костарева представляет собой частично вымышленную смесь различных «хороших» и «плохих» стереотипов, которые, взятые вместе, создают искаженное представление о конфликте. Например, читатель узнает о Сибирякове, который считался героем и преданным членом партии, однако был разоблачен как предатель и приговорен к смертной казни. Через несколько страниц Костарев приводит разговор с Борисом Николаевичем Мельниковым, советским генеральным консулом в Харбине, который чуть не был убит белогвардейцем, переодетым в форму китайского полицейского. Писатель и журналист в своей книжице, вскоре ставшей бестселлером, описывает жалких китайских беженцев из чжалайнорских угольных шахт, членов небольшой банды Мохова и других участников событий – всех возможных пограничных персонажей – как друзей, так и врагов[632].

Ил. 20. Фрагмент обложки брошюры Н. Костарева «Граница на замке». Изданный в 1930 году этот сборник «фактов» о советско-китайском конфликте 1929 года нашел в Советском Союзе широкую аудиторию (Костарев Н. Граница на замке. М.: Молодая гвардия, 1930)

Типажи Костарева не исчерпывали набор антигероев зарождающегося советского пропагандистского наступления. Москва также начала стигматизацию русских казаков Трехречья, которые предстали антигероями. Как и белых русских эмигрантов в Маньчжурии их называли «семеновцами» – последователями атамана Семенова – и описывали как агрессивных и отсталых людей, питающих глубокое отвращение к Советскому Союзу. Этот фантом «казацкого сопротивления» сыграл важнейшую роль в формировании советской идентичности в дальневосточном пограничье. Призрак мифического озлобленного казака выполнял несколько функций, которые не потеряли силы и в более поздние периоды: он эмоционально связывал людей с большевиками времен Гражданской войны, создавая преемственность; пробуждал бдительность в отношении нового врага; способствовал формированию представления о пограничье как территории конфронтации и объединению окраины Советского Союза против вечных врагов за Аргунью[633].