За степным фронтиром. История российско-китайской границы

Вскоре после оккупации Японией Маньчжурии, реагируя на непрекращающиеся пограничные столкновения, пропагандистская борьба разгорелась с новой силой[634]. Аудитория ее на этот раз расширилась – она была направлена на население внутри страны, на той стороне границы, а также на международное сообщество[635]. Корреспонденты-международники убеждали читателей в том, что бесчинства в любой момент могут перейти в крупный конфликт[636]. Некоторые советские и японские печатные издания особенно драматизировали битву на Халхин-Голе, четко определяли, кто агрессор, а кто жертва и предлагали детальное описание причин, развития и результатов военной кампании; своя сторона конфликта описывалась в розовом свете. Во втором выпуске «Номонганского инцидента» – брошюры, изданной в Даляне «Маньчжурскими ежедневными новостями» летом 1939 года, японские издатели уверяли, что границы Маньчжоу-го останутся неизменными, так как «непреодолимая решимость объединенных войск Японии и Маньчжоу-го полностью уничтожила механизированную мощь советско-монгольских сил в современной войне». Несмотря на смелость заявления, написанное было далеко от реальности[637]. Однако японская пропаганда оказалась более современной по форме. Некоторые материалы публиковались на английском, статьи были проиллюстрированы фотографиями высокого разрешения и приправлены кажущимися объективными мнениями очевидцев, запрошенными у американских и немецких журналистов[638].

Оба режима стремились извлечь выгоду из боев на Халхин-Голе и других подобных столкновений. Каждая сторона перекладывала на противника ответственность за насилие на границе и заверяла аудиторию в способности своих властей сохранить хладнокровие в случае провокаций. Маньчжоу-го насчитал более пятисот нарушений Советским Союзом в период с 1932 по 1938 год. Если верить этим сообщениям, то западный участок пограничной территории был наименее проблемным – там за эти годы было отмечено только тридцать четыре инцидента[639]. На протяжении 1930-х годов такие же обвинения широко тиражировались и попадали в заголовки русской и китайской прессы[640].

Распространяя обвинения о предполагаемых советских провокациях на границе, японцы стремились склонить русских белоэмигрантов Маньчжоу-го на свою сторону. Пресса, надеялись они, поможет пробудить военный дух, держать «белых в подогретом состоянии и направить их ненависть к Советскому Союзу в интересах Японии»[641]. После подписания Пакта о нейтралитете между СССР и Японией в 1941 году тон антисоветской пропаганды Маньчжоу-го смягчился. Острые атаки на Москву переместились со страниц газет на лекции и встречи. Пропаганда в прессе изображала государство-марионетку как стража, защищающего так называемую Великую восточноазиатскую сферу сопроцветания от северной опасности[642].

С усилением пограничного контроля тайное распространение пропагандистских материалов на территории противника значительно усложнилось. Радио было обычным делом в Москве, Токио и Харбине, но не в пограничье[643]. Таким образом, в конце 1930-х годов сброс Маньчжоу-го листовок с воздуха приобрел особую значимость в деле создания атмосферы нестабильности и беспокойства в советском пограничье. Летом 1937 года поток маньчжурских пропагандистских материалов не прекращался так долго, что на военные участки на границе с Маньчжоу-го было направлено подкрепление[644]. Однако даже этот канал со временем потерял значение. Несмотря на близость Советского Союза, японцы не зафиксировали ни одного случая передачи устной или печатанной вражеской пропаганды среди русских эмигрантов в Маньчжурии в последние годы войны. Японские власти не хотели рисковать и в 1943 году запретили русским эмигрантам Маньчжурии осуществлять любой обмен информацией с советскими гражданами[645].

Ил. 21. Антияпонская карикатура, напечатанная в 1934 году в «Отпоре», официальной газете политического управления Забайкальской железной дороги, с цитатой командующего Особой Дальневосточной армии Василия Константиновича Блюхера (Отпор. 1934. 1 авг. С. 3)

По сравнению с Маньчжурской пропагандистской работой, язык, использовавшийся советскими агитаторами внутри страны и за границей, был менее жестким. Советские газеты пытались разоблачить японские военные амбиции и пропагандистские конструкции, главным образом переводя компрометирующие книжные сочинения и газетные статьи японцев[646]. Советские радиопередачи для все еще немногочисленных слушателей Сибири и Дальнего Востока и новости из-за границы получали незначительное эфирное время[647].