За столбами Мелькарта

«Сын бури» приближался к греческой триере. Казалось, сейчас они столкнутся носами, но в последнее мгновение этруски развернули корабль, и он прошел борт о борт с триерой. Раздался треск ее весел. Теперь греческое судно вышло из строя и не могло гнаться за «Сыном бури», который шел на парусах и на веслах. Это был хорошо известный Ганнону прием. Но этруски проделали его так ловко, что возглас восхищения невольно вырвался из уст Ганнона.

«Сын бури» прорвал первую линию вражеских кораблей, но за нею была вторая. На этот раз греки решили не допустить прорыва. Они сгустили свой строй. «Сын бури» заметался, как волк среди стаи псов. Абордаж ему не страшен, так как у него высокие борта. Но, чтобы идти самому на абордаж, надо было спустить паруса. И этим занялись этруски.

Но паруса еще не были спущены и наполовину, как одной из греческих триер удалось подойти к корме этрусского корабля. С разгону она ударила тараном ниже кормового весла. Треск напомнил удар грома. «Сын бури» накренился. Мачта с полуспущенными парусами легла на воду. Киль задрался кверху.

«Сына бури» несло к берегу. И вот до Ганнона донеслась песня: ее мелодия была хорошо ему знакома.

Трепещет лазоревый парус,
Гаула, как чайка, быстра.
Как буря, страшна наша ярость –
Ведь смерть нам родная сестра…
Родная сестра…

Ганнон стоял у самого берега. Ему нечего была прятаться! Пусть его видят! Пусть знают: это его корабль! Он отдал ему все лучшее, что у него было. Он сам готовил его к плаванию, сам, своими руками, ощупывал на нем каждый медный гвоздь, каждую доску. Этот киль разрезал волны океана! Эти паруса окрашивал ветер пустыни. По этой палубе ходила Синта, его Синта! Может быть, она и сейчас на нем, а он, ее супруг, ничем не может ей помочь!

– Проклятый этруск!..

Ганнон закричал, и крик его слился с плеском волн, с воплями тонущих, с ударами весел.

Корабль тонул. Нос его уже вошел в воду, как меч в ножны. На корме еще держалось несколько человек. Но вот уже не видно и их. Греки спустили лодки. Но они и не думали спасать вражеских моряков. Они подплывали к ним и веслами отправляли ко дну.

Бой еще продолжался, но взгляд Ганнона был прикован к нескольким доскам – это было все, что осталось от «Сына бури». Ганнон упорно чего-то ждал от моря, а оно подбрасывало на своих волнах мертвецов.

«Вот и конец, – размышлял Ганнон. – Целых сто лет боролись этруски и греки за эту приморскую плодородную долину, называемую Счастливой Кампанией! И исход борьбы решился на море. Этрусский флот разбит! Теперь греки станут еще сильнее. Нет, я был прав: не в Сицилии и не в Италии наше будущее, а на берегах океана, там, где так много богатств! Протяни руку и возьми их: и золото, и слоновую кость, и железное дерево, и черных невольников!»

Но что делают греки? Вот они вылавливают крючьями обломки кораблей и свозят их на прибрежный скалистый островок. Там они сооружают из этих обломков пирамиду. Ганнон давно уже слышал об этом греческом обычае. Это у них называется «водружать трофей». Греки считают свою победу не полной, если в честь ее не воздвигнут памятник из обломков вражеских кораблей или оружия – если бой происходил на суше.

Пропев хвалу богам, греки возвратились на корабли, расцвеченные победными флагами. С поднятыми парусами триеры уходили в открытое море.

Долго стоял Ганнон на берегу. Затем он медленно двинулся в путь. Неподалеку он увидел бревно, выброшенное на берег волнами. На бревне сидел небольшой рыжий зверек. Да, это был хорек, купленный им в Гадире. При приближении человека хорек спрыгнул на берег и скрылся в кустах.

Ганнон смотрел ему вслед. Ему вспомнился тот жаркий день, когда он вместе с Мидаклитом, Малхом и Гисконом бродил по базару Гадира. Тогда все было у него впереди. «Гимера и Кумы, – думал Ганнон, – вас разделяет шесть лет[98]. Какие это были годы! И неужели все жертвы оказались напрасными?»

Все ближе и ближе были Кумы. Ганнон знал обычаи прибрежных жителей. Они считали все, что выбросят волны на их берег, своей добычей. Они ожидали бури или морского сражения, как землепашцы ждут жатвы. Порой они во время бури разжигали костры, чтобы привлечь корабли на прибрежные скалы, а потом вылавливали баграми доски, кожи, парусину – все, что оставалось от корабля. Если кому-нибудь из моряков удавалось избежать гибели, они продавали его на ближайшем невольничьем рынке. Люди суши, они мстили морю.

Единственным спасением Ганнона было найти в Кумах карфагенскую купеческую гаулу. Они, как ему было известно, нередко заходили в гавань этой греческой колонии. Но как ему незамеченным пробраться в гавань?

Уже вечерело, когда Ганнон увидел лепившиеся по холмам, точно улитки на скалах, белые домики греческих колонистов. Сойдя с тропы, он укрылся в винограднике. Утоляя голод и жажду сочными ягодами, он пристально вглядывался вдаль и прислушивался. Шумели морские волны. Откуда-то слышалось блеяние овец. Но почему не видно людей?