За тобой

«Ответь себе. Мне не надо…»

— Бэлла…

— Я хотела быть поближе к тебе. Хоть так. Ясно? Ты доволен?!

— Очень, — скупо улыбнулся Давид, но было в этой скупой улыбке столько медовой нежности, что Бэлла в ней увязла, как муха. И только зачарованно на него смотрела. — А почему?

— Что — почему?!

— Почему тебе было так важно быть поближе ко мне?

Бэлла открыла и закрыла в бессилии рот.

— Глупый какой-то разговор.

— Ответь. Я уверен, ты достаточно смелая. Ну же, Бэлла. Почему тебе было так важно быть поближе ко мне?

— Потому, что без тебя я умирала! — заорала Бэлла, и даже ей самой это показалось излишне мелодраматичным. Киношным даже. Но что поделать, если она так чувствовала? Если бурлящие внутри эмоции, вскипев, сорвали крышку цивилизованности и вбитых в голову правил о том, как должна себя вести каждая приличная понимающая, всепрощающая и всё умеющая суперженщина. Выпуская наружу живущую в каждой такой суперженщине вздорную хабалистую истеричку, изголодавшуюся по старому доброму скандалу. С битьём посуды и прочими страстями.

Бэлла даже вскочила и оттолкнула сидящего на корточках Гройсмана, от чего тот упал на задницу. Вскочила — и заметалась туда-сюда по песку. И металась так до тех пор, пока он её не остановил, зайдя бесшумно со спины и прижавшись к затылку губами.

— Почему? — повторил Давид. И так он ей надоел со своими вопросами, что Бэлла тихо ответила:

— Потому что я тебя люблю.

На «люблю» голос предательски сорвался. И в этом сорвавшемся голосе утонуло его «О боже»… Бэлла попыталась избавиться от рук Гройсмана, но он ей не дал. Напротив, сильней сжал, смирительной рубашкой. И хоть был он невероятно силён, но, что интересно — его сила никогда не вызывала в ней страха. Она боялась лишь одного — и это случилось — что Давид разобьёт ей сердце.

— Прости меня.

— За что? — всхлипнула Бэлла.

— За идиотскую реакцию. За эти недели порознь. Их не должно было быть. И больше не будет. Ни дня. Всё, Бэлла, хватит. Мы поженимся.

У неё голова шла кругом! Ещё совсем недавно о таком Бэлла не могла даже мечтать, тоскуя о нём, воя в пропитанную ароматами кедров и оливы подушку.

— Нет. Я не могу. Сначала… — выдохнула, — …сначала я должна рассказать тебе о своей жизни. Так будет правильно.

За два месяца, что они были вместе, Бэлла несколько раз пыталась. Но… Вы хотя бы представляете, как нелегко рассказать человеку, которого любишь, которым восхищаешься и которого всем естеством желаешь, что долгие-долгие годы ты была… нет, не шлюхой даже. Гораздо, гораздо хуже. Как рассказать такому мужчине, как тебя опускали, били, как перестать испытывать чёртову вину за то, в чём твоей вины не было?! Господи, это просто невозможно! Не-ре-аль-но. Как? У вас есть рецепт? Подскажите! Её от одной только мысли начинало колотить. А слова, так и не высказанные слова, острыми краями рвали ей глотку. Во рту ощущался металлический вкус крови, и казалось, ещё немного — она ей захлебнется.

— Тш-ш-ш. Нет. Послушай, тебе не нужно ничего говорить! — Давид встряхнул Бэллу за руки. Обхватил голову, взглядом приказывая охватившей её панике отвалить. — Я всё знаю! Ты меня слышишь, Бэлла? Я всё знаю…

Да, да. Она слышала. Звук доносился как будто сквозь воду, кубометры… кубометры воды.

Это правда? Это, мать его, правда? Но… как? Откуда? И точно ли он всё знает, если всё ещё здесь, рядом?.. Нет. Не может такого быть.

— Вряд ли.

— Я всё знаю. — Гройсман упрямо стоял на своём. Играл желваками, едва сдерживая ярость, сипел, может быть, проникнувшись ее болью и не имеющий возможность хоть что-то изменить. Сильным людям смиренье всегда труднее всего даётся. — Я был там. Я был с тобой в Пакистане. Ты просто не помнишь.

Был?! Почему-то первым делом Бэлла подумала, что Давид был с ней как клиент. И от этого она пришла в такой дикий ужас, что забилась в его руках, захрипела в агонии. Но он удержал. Не дал вырваться ни ей самой, ни ломающей кости боли.

— Я же врач, Бэлла. Был, по крайней мере. Ну же, вспоминай!

И всё. Она обмякла. Повисла на нём, как птица, сломавшая крылья. Врач… Врачи… Их по возвращении домой было столько, что она забыла того самого, первого, которого к ней прислали ещё в Пакистане. Он оказывал ей первую помощь, да… А теперь вспомнила. В выворачивающих душу, кромсающих нервы деталях.

Это сейчас он наполовину седой (может, её случай, кстати, тому поспособствовал), а тогда он был чёрным-чёрным. И заросшим, как моджахед. А у неё мужики такой масти ничего, кроме страха, кроме лютой ненависти не вызывали. Теперь-то понятно, что ему просто некогда было бриться, а тогда у неё был разрыв шаблона. Его глубокий успокаивающий голос и нежные пальцы — на контрасте со всем другим, что ей довелось пережить.

— Сейчас я уколю анестезию. Разговаривай со мной, хорошо?

— Зачем?

— Так надо. Расскажи что-нибудь.

— Рассказать? Доктор любит ужасы? — Бэлла оскалилась, демонстрируя отсутствие парочки зубов, вместо которых потом вставит импланты.

— Не обольщайся. Твои ужасы меня вряд ли напугают. Не забывай, я видел их результат.