За тобой

Он всё-таки купил себе сердечное и даже выпил. Но лекарства ни черта ему не помогли, и всё, что он творил сейчас, можно было списать и даже оправдать срочными реанимационными мероприятиями.

— Что ты…

Безошибочно найдя в темноте её губы — Бэлла не потрудилась включить свет — заткнуть. Не до разговоров, те могли всё испортить. Вместо вдохов — поцелуи, но никакого… никакого абсолютно облегчения. Напротив, усиливающаяся агония. Нужно было как-то справиться с ней. И оставить на потом попытки до чего-то договориться. Уже понятно — без неё не сможет. Значит, нужно было как-то договариваться с собой. Как? Как-то… Для начала узнать, что она сама думает по этому поводу. Как это всё она переживала? Гордилась ли собой, ненавидела? Скорей, конечно, второе, ведь почему-то же она отошла от дел. Или он хотел себя обмануть, убедив в этом? И ещё немаловажный момент, о котором он напрочь забыл, когда её в кабинете Богданова увидел: Бэлла была глубоко травмирована. Но они никогда этого не обсуждали. Что, если она уже заплатила самую высокую цену за те неприглядные мерзкие вещи, которыми ей пришлось заниматься?

Непослушными пальцами Давид стащил с Бэллы футболку, в которой она спала. Прошёлся по навершиям сосков, сжал. Хаотично заскользил по телу. Голову окутывал туман… даже не похоти — чего-то большего. Того, с чем невозможно было справиться и прекратить. Потому что иначе — смерть. Это было что-то сродни панической атаке. То есть умом-то Давид понимал, что не умрёт, но всё равно никак не мог остановиться. Будто всё ж от этого зависела его жизнь.

В какой-то момент он оторвался от Бэллиных губ. Сжал её в руках, водя, как слепец, ладонями по спине с выступающими позвонками, бокам, бёдрам. Не лаская — просто не имея возможности её не касаться. В мозгу в абсолютнейшей истерике билось: «Моя, моя, моя…» Хотелось её пометить, хотелось вгрызться в неё и не отпускать. Проникнуть в каждую пору, собой пропитать. Отравить, как она его отравила этой любовью.

— Зачем, Давид? Это ж ничего не решит.

— Ещё как решит! Просто скажи… скажи, что ты меня любишь. Что ничего больше не имеет значения. Никто…

— А когда ты поймёшь, что тебе мало моего слова? Что тогда? Потребуешь доказательств? Что мне нужно будет сделать? Вынуть из груди сердце?

— Нет. Есть масса других способов, — он потёрся носом о её волосы, шею. И будто в полубреду, опустил руки на плечи и надавил. Да, наверное, для кого-то это ничего не значащие глупости. Но для женщины, которая надломлена — весьма говорящий момент. Он, чтобы быть с ней, на все пойдёт. Через себя переступит… А она? На что готова она?

Господи! Что он делает? Давид резко дёрнулся, в темноте наткнулся на комод. Что за истерика с ним приключилась? Какой идиотизм. Так взрослые умные люди своих проблем не решают. С чего он вообще решил, что она ему что-то должна? Нормальные отношения не на этом строятся. Давиду стало мерзко от самого себя. Как хорошо, что ему удалось вовремя остановиться.

— Извини. Я вообще что-то не то делаю.

— Почему же? Всё как всегда. Ничего нового, — говоря это, Бэлла расстегнула его ширинку и так его этим выбила из колеи, что Гройсман вообще соображать перестал. — Ты же этого хотел? — что сказать, когда любимая женщина в первый раз перед тобой на коленях и готова вот-вот… Да, вот так! Сказать — «Нет, брось каку»?

Давид хрипло застонал. Подался бёдрами навстречу её рту. А кто бы на его месте удержался? Господи, господи-и-и. Это было так хорошо, что в самый ответственный момент у него будто что-то в голове взорвалось. Идиотизм, но в памяти тут же всплыла парочка диагнозов. От аневризмы до инсульта. Давид пошатнулся. Упал голой задницей на комод. Задыхаясь, страшно потея и чувствуя какую-то необъяснимую неправильность того, что сейчас случилось.

— Бэлла… Господи… Нам надо поговорить.

— Не сегодня.

— Но…

— Сегодня и так слишком много всего случилось. Иди домой.

Он послушался, пообещав себе прийти к ней прямо с утра. Сплавить Родьку с Мотей куда-нибудь на прогулку и нормально поговорить, да. Хотя бы просто чтобы выслушать её версию происходящего. Что он должен был сделать сразу, а не судить, чистоплюй херов. И ведь не мальчик уже, для которого мир лишь на чёрное с белым делится. А всё туда же… Сплоховал. Подчиняясь каким-то глупым вбитым в башку установкам. Осудил, да, не дав ей слова. Обиделся, что не доверилась? Скорее всего. Но ведь по факту, что он сделал для того, чтобы она ему верила? При первом же случае поступил так же, как и все? Пять баллов, Давид Ефимович.