За тобой

— Давид Ефимович? Вот так встреча! Я могу вам чем-то помочь?

— Если вы знаете, где мне найти Бэллу и Родика, я буду очень признателен.

К чёрту гордость! Тут хотя бы выдержать тон. И не начать его умолять.

— А вы с какой целью интересуетесь?

— Да вот, домой хочу вернуть беглянку. Хватит уже бегать.

— Так ведь от хорошей жизни разве станешь бегать?

Давид резко кивнул, признавая справедливость вопроса, хотя, конечно, нелегко ему было перед этим молодым кобелём своё нутро выворачивать.

— Сглупил. Виноват. Но это я с ней буду обсуждать, а не с вами. И извинения просить у неё, если придётся.

Мурадов всё же тоже был мужик что надо. Залупаться не стал. И то, что Давид, пусть и тактично, поставил его на место, воспринял как должное. Даже больше:

— Она, наверное, тоже хороша. Ничего, небось, не сказала?

На щеках Гройсмана выступили желваки, он резко мотнул головой, признавая справедливость замечания.

— Это не баба — заноза!

— Родион, — мягко заметила сидящая рядом с ним девушка.

— Прости, милая. Но с тех пор, как я её вытащил из того Пакистанского ада, она именно так себя и вела. Ах, да, я же вас не представил. Давид Ефимыч, Дарина — моя жена.

Как будто ему до этого было дело! Давид сделал шаг, опускаясь на свободное кресло между супругами. Ноги ослабели, отказывали держать…

— Пакистанского ада? — просипел он. И ведь Мурадов мог говорить о чём угодно. Его Пакистан, и всё, что было в Пакистане, могли вообще не иметь никакого отношения к Пакистану Давида. Но… Он каким-то совершенно необъяснимым образом понял, что всё это — об одном. По телу пронеслась молния. Как-то неправильно, снизу вверх — с ног перекинулась на тело и взорвалась в голове ослепляющей вспышкой.

— Та фурия, которую мне пришлось штопать… Господи… Это она?.. Бэлла?

Глава 26

На побережье было жарко, несмотря на приближение календарной осени. В зыбком дребезжащем мареве, где лазурь неба сливалась с насыщенной морской синью, угадывались паруса яхт. Это мельтешение, равно как и жара, размеренный плеск волн, разбивающихся о валуны, что опоясывали небольшую лагуну, и гудение пчёл в буйно разросшемся садике вокруг дома навевали сон. Даже всегда активный Родька сдулся. Прилёг на свободный шезлонг и задремал не по режиму. Бэлла зевнула. Привстала, чтобы накрыть сына ситцевой пелёнкой, — обгореть здесь можно было даже в тени, — да так и застыла, глядя на стоящего буквально в нескольких шагах от неё Давида.

Неужели перегрелась? Теперь попробуй, пойми. Нет, однозначно у неё подскочила температура. Но когда это случилось — до его появления или же после? В первом случае — галлюцинации объяснимы, а во втором…

Нечеловеческим усилием воли Бэлла спустила ноги на песок. Подтянула к груди парео, чтобы прикрыться. Почему-то она чувствовала себя ненормально уязвимой в открытом купальнике, который позволила себе надеть лишь потому, что здесь её никто бы в нём не увидел. И это чувство уязвимости напомнило ей о другой ситуации. Их последней встрече. Когда она сидела перед Гройсманом на коленях с обнажённой, истекающей кровью душой.

Ну, вот зачем он приехал? Она же почти смирилась. Почти пережила их расставание. Наполнив вены вместо крови морской водой и горько-солёным бризом. Узнал, что это она арендовала его домик? Приехал выгнать? Так у неё ещё неделя оплачена. Или нет? Мог ли риелтор перепутать даты? Или это она что-то… попутала?

А между тем Давид приближался. Как будто похудевший. Недавно постриженный, выбритый, в белых брюках и такой же тенниске, плотно обтянувшей подкачанный торс. Настоящий пижон.

— Ты правда здесь, — пробормотал Гройсман, глядя на песок под босыми ногами. И сел, словно эти самые ноги его больше не держали. Опустил голову.

— Давид…

— Я тебя искал, — потёрся щекой, кажущейся непривычно прохладной на её разгорячённой, поцелованной солнцем коже. И очень… очень бледной. Просто до синевы. Хотя тут, может, дело было в наметившейся щетине, которая у Давида отрастала с какой-то невероятной скоростью.

Чувствуя, как внутри дрожит каждый нерв, каждая жилочка, Бэлла нерешительно коснулась этой щеки пальцами. Колючая, да… Если он не перестанет об неё тереться, на коже останутся следы. Уж это они много раз проходили.

— Зачем?

— Зачем… — отозвался эхом Давид. — Зачем? Даже не знаю, что на это сказать. Ты-то сама как думаешь?

— Я не знаю.

— Врёшь ты всё. Знаешь. Иначе бы не ждала меня здесь.

— Я тебя не ждала!

— Ага. Именно поэтому из тысяч домов на побережье ты сняла именно мой.

Господи, он что, приехал, чтобы ввязаться с ней в спор?

— Ну и что? Ты против? Я хоть сейчас съеду…

— Я тебе съеду! Я тебе… так съеду… — усмехнулся Гройсман и сжал в кулак руку, что, вероятно должно было её испугать. Но нет. У Бэллы не было сил бояться. И сомневаться — тоже. У неё больше в принципе не было сил.

— Чего ты от меня хочешь?!

— О, на самом деле много чего. Но для начала просто ответь. Себе… Мне не надо. Почему из тысячи мест на земле, куда ты могла убежать, ты выбрала это?

Бэлла задохнулась. Влажный раскалённый воздух наполнил лёгкие тяжестью, но не жизнью. Она хватала его ртом, но один чёрт не могла надышаться.