За Тридевять Земель

Иноки российские во главе с Лешеком Мавром миновали вытянутый полуверстовой разлог и поднялись на невысокий каменистый берег, начисто лишенный, если не принимать в расчет несколько чахлых кустов тальника, какой бы то ни было растительности. Посему в целях подыскания хоть сколько-нибудь приличного ночлега снова пришлось повернуть к лесу. В конце концов расположились на краю подковообразной ровной долины с мягко закругленными склонами, подле небольшой заводи.

За полночь высветлилось. В усыпанном крупными звездами небе повис рыжий месяц. Увешанные мхами ситхинские ели вплотную подступали к крохотному лагерю. В лесу было тихо и покойно, и все бы ничего, кабы не зловредные насекомые, изводившие всех скитальцев этого Дикого Пустынного Края. Не проронить ни слова о комарах и москитах значило бы умолчать об ощутительнейшей муке, которую несчастным героям нашим довелось испытать во время нелегкого своего похода. Никакие тяготы и лишения пути не идут в сравнение с мучениями, испытываемыми от этих богомерзких созданий; мучениями, к которым привыкаешь как к необходимому злу, ибо не имеешь ни средств, ни воли от него освободиться.

Проклятая мошкара исчезла лишь при первых заморозках. Долгая полярная зима с бесконечно длинными ночами, короткими тусклыми днями и трескучими морозами пришла как-то неожиданно и сразу. По утру выпал снег, и мрачный край первозданной дикости оказался весь под легким белым саваном. Снег лежал не только в узких ущельях и по каменистым склонам дальних Скалистых гор, рваными цепями устремленных на север, но и покрывал таинственный молчаливый бор, пустынную, окруженную со всех сторон отвесным иссеченным временем и непогодой гранитом бухту в Якутатском заливе, которую и огибал теперь наш невеликий отряд. Одни только клокочущие, порожистые реки с пенистыми, стремительными водопадами свободны были от снежного покрова.

Зима на сей раз выдалась вьюжной и необычайно суровой. Вот уже несколько суток стоял жуткий холод. Озера покрылись толстым слоем льда. Куда ни глянь, кругом белым-бело. Свирепый ветер, сдувающий снежную пыль со скальных нагромождений, лишь изредка обнажал кое-где их верхушки.

Измученным путникам, прокладывающим себе дорогу на юго-восток, от мыса Святого Ильи к крепости Якутат, через беспрестанные снеговые заносы, день ото дня приходилось все тяжелее. Каждый думал о своем. В едва теплящемся, готовом вот-вот окончательно угаснуть сознании Риммы то и дело проносились жуткие картины, иллюстрирующие, хотя и далеко не полно, впечатления минувших дней и ночей...

...Вот он вместе со своими спутниками обмазывает лицо и потемневшие от ягодного сока руки липкой глиной, пытаясь таким образом хоть как-то защитить себя в бесконечных сражениях с армадами крылатых тварей... Вот он просыпается и с ужасом взирает на сомкнувшиеся вокруг костра ощеренные, брызжущие слюной голодные волчьи пасти, мерцающие холодными огнями колючие глаза, внимает страшному вою стаи, отступившей прочь лишь после того, как порция свинца уложила на месте громадного вожака-альбиноса... А вот он уже вместе с изможденными своими товарищами увязает в глубоком снегу, с великим трудом выбирается из него и, вырубая ножом приступки для ног, медленно, шаг за шагом, продвигается по склону высокой ледяной скалы, неожиданно поскальзывается, теряет равновесие и стремительно катится по обледеневшему сорокосаженному водопаду вниз...

Трудно сказать, на которые по счету сутки с начала своего пути оказались наши герои в узком глухом ущелье. Именно здесь, как нельзя более кстати, суждено им было набрести на полуразрушенную, набитую снегом пустую хибару с обвалившимся вовнутрь потолком. Сколько могли, расчистили и подлатали строеньице. Из найденного в углу лачуги хлама: подгнивших деревяшек, прутьев, кусков ровдуг и обрывков лафтачных ремней – умелец Лешек тут же принялся сочинять для Риммы лапки-снегоступы, кои вышли у него на удивление вполне приличного вида. Однако к вечеру, когда непогода вновь разыгралась не на шутку, послушника окончательно свалил жар; он бредил и метался в тревожном сне.

Наскоро соорудили ему ложе, покрытое шкурой белого волка.

– Жаль мальца. Вживе, а не жилец. Того гляди хизнет...– покачивал головой Епимах.

Лешек был немного оптимистичнее.

– Абсит! Аркус нимиум тэнсус румпитур (Не приведи Господь! Чересчур натянутая тетива лопается). Но будем надеяться на лучшее. Отрок молод, и ему надо жить...

Злой зимний ветер неистово бился за намертво заколоченными ставнями. Горемычным путникам отнюдь не требовалось иметь великую фантазию, дабы в качестве вполне реальной перспективы завтрашнего утра представить себя заживо погребенными в снежной могиле.

Одно только и было утешение, что лачуга (судя по печи – одна из множественных, но оставленных за неудобством российских одиночек на этом печальном берегу) представляла собой буквально дровяной склад не слишком сырого плавника. Высекли огонь, затеплили очаг; в какой-то бесформенной, потерявшей свое изначальное призвание посудине вскипятили снегу. Немного обогрелись. С пропитанием же было много хуже...