За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

Осмелев, Коста приблизился к нему и увидел, что бородач делает зарисовки. Конечно, это было неприлично — смотреть, как работает незнакомый художник, — и все же Коста не мог уйти. Впрочем, бородатый, кажется, не замечал его. Но едва Коста сделал несколько шагов, решив все же уйти, как услышал позади себя энергичный голос:

— Минуточку, юноша! Разрешите спросить вас! Коста остановился, не уверенный, что эти слова относятся именно к нему. Недоуменно оглянулся.

— Да, да, юноша, именно вас я хотел спросить: вы — черкес?

— Осетин, — ответил Коста.

— Осетин! — обрадовался бородатый. — Господи, какой необычайной красоты этот край! Мне приходилось бывать там. Но народ… Беднейший народ, беднейший… Не зря Пушкин сказал: «осетинцы — самое бедное племя из народов, обитающих на Кавказе».

Коста смущенно молчал.

— Будем знакомы — Верещагин…

У Коста от волнения перехватило дыхание. Да как же он сразу не узнал его? После русско-турецкой войны имя Верещагина стало знаменитым не только в России, но и во всем мире. Его полотна на сюжеты минувшей войны, и особенно картина. «На Шипке все спокойно!», взволновали русское общество, хотя, как говорили, вызвали недовольство в «сферах».

— Хетагуров, — чуть помедлив от волнения, проговорил Коста.

— О, не потомок ли вы славного Хетага? — улыбаясь, спросил Верещагин. — Во время странствий по Кавказу приходилось мне слышать прелестное предание о куще Хетага, которая отделилась от леса и укрыла Хетага от преследований кабардинских князей…

— Как же, как же, — с застенчивой радостью отозвался Коста. — Легенда легендой, но как-то так получилось, что потомков Хетага в народе помнят. Да я и сам-то могу назвать почти всех своих предков… А что до «кущи Хетага», то и сегодня она украшает Куртатинскую долину — великолепная роща. Ее считают священным местом…

— Как все же это трогательно… — задумчиво, словно обращаясь к самому себе, сказал Верещагин и спросил: — А вы никуда не торопитесь? Хотите, я закончу свои зарисовки и мы вместе пойдем в город?

— Я буду счастлив, — вырвалось у Коста.

13

Эта была не совсем обычная дружба, хотя бы потому, что один из них был на двадцать лет старше другого, да и к тому же — известный художник. И все-таки это была настоящая дружба, длившаяся всю жизнь.

Что привлекало Верещагина в застенчивом, красивом юноше, который на Семеновском плацу робко заглядывал в альбом художника? Верещагин встречал за свою жизнь немало таких вот молодых горцев — он долго странствовал по Кавказу. И в альбомах его были их портреты. Удивляясь гибкости ума и одаренности натур, он не раз думал о том, какое богатство мысли могло бы раскрыться в народе, если бы ему дали возможность учиться и творить.

Встретив в Петербурге юношу в горском костюме и узнав, что он первый осетин, избравший трудный путь художника, Верещагин сам выразил желание ознакомиться с его работами. И как-то получилось, что Верещагин стал встречаться с Хетагуровым все чаще и чаще.

Верещагин в тот год приехал в Петербург из Парижа, — ненадолго, только ради того, чтобы сделать натурные зарисовки к задуманной им картине «Казнь через повешение в России». Вскоре он должен был уехать на три месяца в Индию. Но пока еще у них было время для встреч и бесед. Они много гуляли вместе по городу, и Верещагин рассказывал Коста о своем детстве, расспрашивал его о далеком подоблачном селении Наре. Коста умел так нарисовать словами и портрет, и пейзаж, что Верещагин словно вновь переносился на любимый им Кавказ. В рассказах юноши он ощущал то, чего не могла бы дать ему ни одна книга, — душу горца.

Коста Хетагуров часами рассказывал Верещагину о далеких днях своего детства, и художник видел высокие горы и багровые лучи солнца, играющие на вершинах Адай-хоха… Воображение рисовало узкие улочки Нара, которые сама природа вымостила гранитом, и босого мальчишку в неказистом бешмете. Мальчишка размахивает грубой холщовой сумкой, в которой лежат книги и тетради, но он забывает, что пора в школу, он спешит к нависшей над дорогой скале и оттуда, с острой вершины, вглядывается в силуэт всадника, скачущего по узкой тропе за рекой.

— Отец!..

Всадник все ближе и ближе, и теперь уже мальчик видит, что нет, не отец это. У отца конь вороной, а у этого — серый. Но почему же так долго не возвращается отец? Эх, если бы знал Леван, как обижает Кизьмида его сына, он поспешил бы домой,

…Как умеет слушать Верещагин! Слова не проронит, вопроса не задаст, — это ведь такое искусство — уметь слушать! Да к тому же еще — не равного себе, а простого молодого парня, у которого за спиной и нет почти ничего.

Но Верещагин смотрит на Коста выжидающе — говори, мол, говори, мне все интересно.