За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

И Коста продолжает. Он вспоминает, например, как однажды дежурил по классу и потому пришел в школу раньше всех. Черная доска была такой маняще чистой, что рука сама потянулась к мелку, и Коста нарисовал то, что недавно видел своими глазами, когда перед пасхой мачеха послала его к попу отнести в узелке яйца — с каждого ученика попу «полагалась» дань. Не постучавшись, Коста вошел в дом. Поп завтракал. Но какой это был завтрак в последнюю, самую строгую неделю поста! На столе — масло, яйца, молоко. Поп яростно обгладывал баранью кость, жир струился по подбородку… Этакий грех в великий пост! А ведь в классе и в церкви поп твердил одно и то же: «Не приведи, господи, нарушить пост и вкусить мяса или молока! Того бог накажет: рот навсегда скривится и глаз ослепнет. Грех, большой грех нарушить пост!»

— Значит, в Наре живут осетины, исповедующие христианство? — с интересом спросил Верещагин.

Коста усмехнулся.

— Официально считается, что большинство осетин — христиане, меньшинство — мусульмане. Магометанство проникло к нам значительно позже, из Кабарды, и распространено лишь в Дигории да еще среди некоторой части князей и алдаров. Но мне думается, наши осетины вообще равнодушны к официальной религии. Христианство коснулось их поверхностно, лишь обрядностью. Христианская мораль мало понятна, да и во многом противоречит этическим, веками сложившимся понятиям наших горцев. Осетины соблюдают посты и праздники, упоминают имя Христа. Но вместе с тем исполняют и прежние, языческие обряды, молятся своим аульным святыням, в известные дни приносят жертвы — баранов, ягнят, быков. Впрочем, то же и с мусульманством… Произносят имя Магомета, совершают омовения, соблюдают пятницу, постятся во время рамазана. А в повседневной жизни обращаются за помощью к духам. К Уастырджи — покровителю мужчин, путников и воинов, Уацилле — властителю грома и молнии, иначе говоря — святому Илье… Да всех и не перечислишь… Верещагин засмеялся и обнял Коста за плечи своей крепкой рукой мастерового:

— А вы кто будете, мусульманин, христианин или язычник? — шутя спросил он.

— Еще легендарный Хетаг, основатель нашего рода, принял христианство, а я… В документах значится: «вероисповедания христианского», а религия моя… — Коста задумался.

— У всех у нас, наверное, одна религия, — серьезно сказал Верещагин, — искусство. Тяжкое и сладостное служение, требующее в жертву всей жизни… Но мы отвлеклись от вашего рассказа. Так что же история с попом? Чем закончилась?

— Грустно закончилась, — сказал Коста и продолжал рассказ.

…Когда в класс пришли ребята, они увидели нарисованного на доске попа с бараньей ляжкой в руках и капли жира, стекающие на рясу. А рядом стоял мальчик с белым узелком в руке.

Ох, и как это он не успел стереть нарисованное до появления учителя Иуане Губаева?! Только схватил тряпку, учитель — тут как тут! А ведь и звонка то еще не было

Как разъяренный тигр рыкнул учитель: «По местам! Кто рисовал?!»

Дети застыли в оцепенении.

Надо было признаться, не то накажут невиновного, кого угодно, лишь бы зло сорвать… К тому же ему, Коста, Иуане Губаев приходится родным дядей, может, и пощадит?

Но нет, не пощадил его дядя, поставил в угол на острые камешки. «Будешь стоять до захода солнца», — сказал и начал урок.

Конечно, коленям досталось, и желудку досталось — весь день был голоден как волк. Зато ребята сочувствовали ему: «Ну и Коста! — говорили они. — Точнее никто бы не нарисовал!»

Слушая эти рассказы, Верещагин вспоминал и свое детство, и свой первый рисунок, — он скопировал его с нянькиного платка: бешено мчащаяся тройка, преследуемая стаей волков. Он срисовал все — и волков, и охотников, и деревья, покрытые снегом. Его хвалили мать, отец, нянька, но никто и не думал, что из мальчика вырастет художник. Не хотели об этом думать.

— Таково отношение к нашей профессии, — грустно говорил Верещагин. — Слово художник в «порядочном» обществе иначе не произносится, как с пренебрежением, в художниках видят чуть ли не слуг, обязанных ублажать господ, увековечивая их физиономии. Мой отец — дворянин, помещик, а для дворянских детей уготованы иные профессии — дипломаты, чиновники, офицеры.

— И мой тоже мечтал, что я стану военным, — сказал Коста. — Сколько было споров, сколько ссор, пока мне удалось уговорить отца хлопотать о стипендии для поступления в академию. Но он и до сих пор твердит, что нет для горца профессии почетнее военной.

— А меня отвезли в Царское Село, в Александровский корпус для малолетних, в 1853 году определили в Морской кадетский корпус. Грубость и ухарство — вот были главные законы этого корпуса, — говорил Верещагин. — Наказания строжайшие: нас ставили в полной выкладке «под часы», оставляли без обеда и отпуска, сажали в карцер, секли розгами…

Секли розгами…