За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

— Да, отец, отныне она сестра моя, и ее грехи — мои грехи, — громко сказал Коста. — Забудьте о ней! Я увезу ее в город и сделаю все, чтобы жизнь ее была иной…

3

Как ни торопился Коста, а во Владикавказ вернулся только к вечеру. Он знал, что сегодня его ждут в доме братьев Шанаевых — близких друзей Коста. Они давно просили Хетагурова устроить у них в доме небольшую выставку его картин, чтобы учителя приходских школ, которых специально для этого пригласили со всей Осетии, могли увидеть работы своего земляка.

Но приехав во Владикавказ, Коста должен был прежде всего позаботиться об Агунде, пристроить ее где-то хоть на одну ночь, чтобы завтра заняться судьбой девушки всерьез. Он надеялся определить Агунду в осетинскую женскую школу. Но удастся ли это? Обесчещенная девушка! Коста верил, что добьется своего. Однако как быть сегодня?

На окраине города он свернул в знакомый маленький дворик, — когда-то, еще в гимназические годы Коста, здесь останавливался его отец, приезжая навестить сына. Пожилая русская женщина держала нечто вроде небольшого постоялого двора — несколько чистеньких комнат. Откуда она взялась во Владикавказе, толком никто не знал, и поначалу люди смотрели косо, — что за постоялый двор, если его содержит баба! Но постепенно привыкли. Варвара Никифоровна слыла женщиной строгой, честной. Особенно любили останавливаться у нее московские и питерские студенты, приехавшие поглядеть на красоты Кавказа и ожидавшие дешевой оказии прокатиться по Военно-Грузинской дороге. Плату за ночевку брала она недорогую, да к тому же у нее можно было купить крынку молока и каравай свежеиспеченного хлеба. А что еще нужно путнику?

«Может, приютит несчастную?» — подумал Коста, помогая девушке слезть с лошади. Казалось, Агунда все еще не в силах была осознать происходящее — столько горя обрушилось на нее! И вот теперь еще — этот человек. Тот, кто спас ей жизнь. Он привез ее куда-то, а сам уйдет, оставит одну.

Вся сжавшись, она молча и умоляюще глядела на него.

Коста ласково погладил девушку по голове и, осторожно усадив на низенькую скамеечку у беленой стены дома, постучал в дверь. Она открылась.

— Здравствуйте, Коста Леванович, — раздался с порога дружелюбный голос Варвары Никифоровны. — Никак еще кого-то из нарцев приютить требуется? (Коста не раз посылал к ней своих земляков.)

Коста приложил палец к губам. Варвара Никифоровна поняла, что на этот раз дело непростое, и пропустила его в дом.

Коста вошел в чистую горницу, присел на белую струганую табуретку возле стола, покрытого пестрой домотканой скатертью, и не таясь рассказал все.

Варвара Никифоровна слушала, горестно подперев щеку, и глаза ее влажно поблескивали.

— Изверги лютые! — только и сказала она, выслушав все до конца. — Где она, птаха горемычная? Веди сюда…

Передав Агунду в добрые руки Варвары Никифоровны, Коста с легким сердцем поспешил к Шанаевым.

4

В доме было шумно. Учителя, съехавшиеся со всей Осетии, впервые рассматривали картины, созданные их соотечественником, да к тому же художником-профессионалом. И впервые глядели на них с полотен Коста обыкновенные люди, горцы-бедняки, те, среди которых они живут и трудятся, с которыми встречаются ежедневно и ежечасно.

Мальчишки-каменщики. Им бы в школу бегать, книжки читать, а они дробят гранит, зарабатывая на хлеб.

Женщина-горянка несет воду в деревянной бадье. Такой тяжести и мул не выдержит. А она каждое утро, каждый вечер, зимою и летом, в стужу и гололед, в зной и духоту, по крутым каменистым тропинкам таскает воду в аул из источника.

— Но где же сам Коста? — спрашивали гости. — Повидаться бы с ним, поблагодарить.

Хозяева недоуменно разводили руками. Им было известно, что сегодня на рассвете Коста неожиданно уехал в горы и должен вернуться к вечеру — такую записку он наспех приколол к двери. Но почему он задерживается? Не стряслась ли какая беда? В горах чего не бывает!

Учителям уже пора было разъезжаться по аулам — ночевать у Шанаевых не стоило, дом находился под наблюдением полиции. Но уезжать, так и не повидав художника, не хотелось, и гости то и дело поглядывали на дверь.

— Читали сегодня в «Терских ведомостях» сообщение, что на днях, в лагере, в час ночи лишил себя жизни подпоручик 77-го пехотного Тенгинского полка? — спросил кто-то.

— Как же! — подхватил другой. — Покойный оставил записку: «Тяжело, жить больше не могу, прощайте, все добрые товарищи». Говорят, в полку любили его.

— Я его хорошо знал, — вмешался в разговор молоденький офицер в мундире кавалерийского полка. — С ним однажды весьма печальная история случилась: во время утренней поверки он увидел солдат-осетин, которые, окружив единственного среди них грамотея, слушали стихотворение Коста «Солдат». Заметив офицера, грамотей не растерялся, мгновенно порвал бумажку на мелкие клочки и проглотил, а затем выхватил из рук товарища письмо и подбежал к командиру: «Ваше высокородие, я им письма читаю…» И все же кто-то донес, и он вынужден был признаться, что читал на родном языке «Солдата».

— Кто разрешил читать в казарме недозволенные стихи? — взревел офицер.