За золотым призраком

«Он ставит мне капкан, – сообразил Али, поняв хитрость усатого господина. – А потом захочет, чтобы я, в отместку за Амриту, убил сенатора и его детей…» – Его правая рука – проворнее молодой кобры! – метнулась вперед, выхватила бланк из чужих пальцев. Господин так резко отшатнулся, что даже очки слетели с переносья и хрустнули у него под ботинком – Колли, должно, решил, что индус нанесет ему удар в голову и сбросит вниз по длинному отвесному трапу.

– Вы не белый господин! Вы – белый вор! Как не стыдно шарить в чужих постелях? – презрительно произнес Али и шагнул мимо длиннолицего пассажира. Тот со своими прижатыми к черепу ушами напоминал побитую собаку, готовую униженно заскулить у ног разгневанного хозяина. Опомнившись, он успел схватить Али за рукав пиджака.

– Стой же! Черт тебя побери, скажешь или нет, куда собрался твой хозяин с сыновьями? Можешь оставить себе эту бумажку. Если захочешь, то можешь пригрозить Дункелю сообщением в полицию. Куда он собрался? Где собирается раздобыть деньги?

В дальнем конце коридора показался матрос со свертком под левой рукой.

– Пустите меня, господин нехороший! С хозяином я сам разберусь без вас и без полиции! Пустите! Не принуждайте меня пойти прямо к господину сенатору и рассказать ему все! – резко и со злостью ответил Али. Правой рукой он пытался оторвать пальцы Колли от рукава пиджака. Господин что-то пробормотал на немецком языке, но из десятка слов разобрал лишь хорошо знакомое ему ругательство «Цум тойфель!»[17]. Он тут же отдернул руку – господин царапнул ему кисть перстнем.

– Подумай сначала хорошенько, приятель. Подумай, прежде чем говорить сенатору Дункелю про наш разговор. Запомни одно: не только у твоего приятеля Дункеля есть верные Цандеры в Виндхуке. Если со мною что случится, ни твоя дочь, ни твоя жена живыми долго ходить по земле не будут! Подумай над этим! – еще раз пригрозил Колли, отшвырнул ногой раздавленные очки, резко повернулся и, разминувшись с рослым матросом, пошел по коридору в ресторан.

Али по привычке лизнул языком выступившую из царапины кровь и, размышляя о случившемся, медленно пошел в свою каюту…

Он – уже в который раз! – перечитал роковые слова телеграммы и снова впал в тяжкое раздумье: «Неужели хозяин и в самом деле приказал Бульдогу Цандеру погубить Амриту и таким способом разлучить ее с Вальтером? Но зачем же? Моя дочь знает свое место в этом непраздном мире и никогда не посмеет надеяться на что-то несбыточное, даже если молодой господин Вальтер и полюбил ее. Пусть сенатор только скажет, они и сами уйдут из дома… А теперь и подавно уйдут, как только Усман получит мою телеграмму… Или пойти к сенатору, показать бланк и намекнуть, что кто-то из его врагов знает о ее содержании и может сделать ему подножку, если он умыслил недоброе по отношению к невинной девочке. Эх, чуяло мое сердце недоброе, когда оставил меня сенатор в вагоне и приказал ехать с собой… А теперь я как на развилке дорог – можно умом тронуться, а не раздвоишься, надо идти куда-то в одну сторону… Сколько гиену ни ублажай своим смирением, она все равно скалит желтые зубы! Так и эти белые господа… Бедная Амрита! Усман, сын мой, защити сестру от…»

Али неожиданно затошнило, к горлу подкатило тугим комком, так что и дыхание на время прервалось.

– Проклятое море, – с трудом прохрипел индус, стиснув пальцы на влажной шее под подбородком, стараясь удержать себя от рвоты. Али поспешил прилечь на диван, не выпуская злополучней бланк из руки. «Если хозяин замыслил недоброе, то и мне не сдобровать, видит бог… Надо бежать от них, бежать в Мельбурне, пока не поздно. Денег у меня хватит на билет до Калькутты. Оттуда извещу Усмана, чтобы уезжал из Виндхука». Али сделал попытку привстать с подушки, но стены каюту заколыхало так, словно Али рассматривал их через кривое стекло.

«Придется немного полежать… – решил Али, не сумев пересилить неприятную слабость и изнемогание во всем теле, охватившем его с головы до холодных пяток. – К “морской” болезни через три-четыре дня только привыкают… Земляк из Мадурая говорил, что и его первые дни вот так же дико тошнило, хотелось собственными руками выдрать свой желудок и вымыть в чистой воде… Усман, забери сестру. Понимаешь, сынок, беда грозит нашей Амрите, нашему сокровищу, нераспустившейся прелестной розе… Ядовитая кобра подползает к ней. Дочка собирает цветы, смеется… Она счастлива, она любит и не видит кобру… Кто это? Кто наклонился над моей головой? Чьи такие незнакомые – да нет же! – такие знакомые глаза? Неужто бог Кришна разжимает мои пальцы, чтобы вложить в руку меч возмездия?… Усман! Усман, помоги мне… Сердце рвется от боли…»

Диван из-под Али вылетел куда-то в сторону, пронзительная судорога сначала сжала, а потом разорвала грудь надвое… и все исчезло… И Амрита, рвущая цветы, и ползущая к ней в траве кобра с раскрытой пастью перед броском, и сын Усман, который вдруг на бегу остановился, а потом быстро полетел за горизонт, превращаясь в яркую светящуюся точку…

* * *