Забайкальцы. Книга 2

— Понять-то понял, только мне ведь не запомнить всего-то. Да мы просто скажем, что сам Фрол Омельяныч отменил наши караулы.

Мы ведь слыхали, что ты теперь большими делами заправляешь в области-то, в генералах, говорят, ходишь, верно аль нет?

— Верно, — вновь засмеялся Фрол, обнажив под тонкими черными усиками снежно-белые крепкие зубы. — Пусть атаман сейчас же явится ко мне. Мы у отца остановимся.

— Это мы мигом. — Повеселевший Захар вскинул бердану на ремень. — Значить, кончилась наша службица, слава те господи. Оно бы, по-настоящему-то, разводящего надо, но раз большие члены приказывают, наше дело маленькое! Пошли, Михайло.

— Пошли!

— Доброго здоровьица, Фрол Омельяныч.

— До свиданья. Да, вот еще что. Попрошу вас зайти к этому, который не стал подписывать приговор, к Башурову. Сегодня, наверно, будет сходка, пусть он придет туда, скажите, что я хочу с ним поговорить. Сами тоже приходите, кстати там и большевиков посмотрите.

Захар даже рот разинул от удивления, хотел расспросить Фрола, про каких большевиков он толкует и откуда им здесь взяться, но Фрол уже сел в тарантас. Кучер тронул вожжами, лошади дружно подхватили легкий на ходу экипаж.

День выдался на редкость жаркий. К полудню все вокруг словно вымерло, на пашнях, на еланях и в полях не видно ни одного человека. Пахари попрятались от зноя в палатки, землянки и под телеги. Лошади и быки их забились в кусты и болота, спасаются там от жары, овода. Пусто и на луговых пастбищах, табуны овец и коров пережидают жару в воде, на отмелях Аргуни и на берегах ее, в зарослях тальника. Жаром пышет раскаленный песок в улицах станицы, к теневой стороне заборов и домов жмутся телята; уткнувшись мордами в завалинки, машут хвостами прибежавшие с луга лошади. Тишина, даже собаки не тявкают; высунув языки, лежат они в тени плетней и амбаров. Только босоногие, с облупившимися носами, выгоревшими на солнце волосенками и загорелые до черноты ребятишки, сверкая голыми пятками, бегут на Аргунь. Сбросив на ходу штаны и рубашки, они с разбегу кидаются в прохладную воду, и веселые голоса их, шум и плеск нарушают сонливую тишину.

Такую картину можно наблюдать во всех селах станицы, лишь в Покровском необычное для этой поры оживление. Приезд Фрола оживил, взбудоражил поселок, вот почему в улицах его, несмотря на несносную жару, видно сегодня не только ребятишек, но и парней и стариков. В раскрытые окна домов перекликаются через улицу, делятся новостями бабы. А их, этих новостей, сегодня хоть отбавляй. Шуточное дело, приехал Фрол и сразу же посты снял, приказал не охраняться от большевиков! Не успели наговориться об этом как следует — другое.

— Кума Авдотья! — высовываясь из окна, кричала соседке здоровенная, красная, как спелый помидор, бабища. — Слыхала новости-то?

— Чего такое? — из окна соседнего дома выглянули сразу две бабы.

— Фрол-то атамана к себе потребовал и Павла Патрушева.

— Слыхала. Да вот сватья Микитишна говорит, он и Яшке Башурову приказал явиться и этому рестанту Антипке.

— Ну уж этим попаде-от. Яков-то вечно спорит со всеми, да и Антипка то же самое, а кто он нам есть? Пришей кобыле хвост, а ведь пользуется и землей и всем наравне с казаками.

Более любопытные бабы бегали к Емельянихе попросить опары в тесто, но Фрол с Богомягковым заперлись в горнице; о чем они разговаривали там с сельчанами, бабы так и не узнали.

К великой досаде их, Яков с Антипом возвращались от Фрола веселые, словно с именин после хорошей выпивки. А «делегат» Патрушев шел по улице мрачнее осенней тучи, бабы к нему с вопросами:

— Сват Павел, чего это такой морошной?

— Насчет чего вызывал-то?

— Отвяжитесь, — Павел досадливо махнул рукой, но все же остановился, вытер рукавом обильно струившийся с лица пот. — Ну, вызывал меня Фрол насчет новых законов посоветоваться, так это вовсе не вашего бабского ума дело. На сходку посылайте своих казаков к вечеру, от них потом и узнаете, что и чего.

А в это время Яков с Антипом на видных местах — на стенах домов, на столбах и заборах — расклеивали воззвание областного Совета депутатов и военно-революционного штаба, отпечатанное на серой оберточной бумаге. Около них грудились стаями ребятишки, а потом и взрослые, читали, слушали, запоминали, чтобы рассказать другим.

На перекрестке двух улиц у столба с наклеенной на нем листовкой собралась толпа из молодых парней и подростков.

— «Товарищи казаки! — читал парень в сарпинковой рубахе. — Идите, не медля ни минуты, в Первый Аргунский полк. Тот полк, который не выронил и не выронит из своих рук знамя революции до полной победы над врагом. Дружными усилиями разгромим темные силы контрреволюции. Очистим родное Забайкалье от грязной пены семеновской авантюры». Ну, братцы, началась кутерьма, теперь и наш год захватит. — Выпячивая грудь, парень с напускной серьезностью скосил глаза на подростков и продолжал, растягивая слова: — Да-а, хлебнем мурцовки, это уж как пить дать… Война нынче не в пример жестокая, пулеметы, всякие газы, орудия такие, что за пятьдесят верст бьют, так что домой-то из нас навряд ли кто и вернется.