Поэтому я решил особенно не выпендриваться и пойти по столь любимой в нашей семье дорожке. Взлетная полоса называется. По-моему, самолетные компании всего мира должны взять меня на зарплату. Ну или хотя бы время от времени оплачивать поездку куда-нибудь на острова в Тихом океане. Или в Новую Зеландию. В Новой Зеландии водится тасманийский дьявол, который славится жестокостью во время брачных игр. Так что если привычка действительно вторая натура, то мы будем чувствовать себя как дома.
В общем, я лечу в Вену. Тем более что в Вене как раз начинается симпозиум, который можно было бы и пропустить, конечно, но можно ведь и не пропускать.
На прощанье Юлька сказала, что мы похожи на двух слабоумных, которые бродят вокруг пропасти с завязанными глазами, целятся друг в друга из игрушечных пистолетов и громко кричат: «Ба-бах!»
Я ее погладил по волосам и сказал, что на самом деле нет ни пропасти, ни повязок, мы их сами выдумали.
А про то, что пистолеты у нас на самом деле настоящие, я ей рассказывать не стал. Ни к чему это.
Я пробыл в Вене три дня. Вообще пора уже купить большую карту Европы, повесить ее в кабинете и разрисовать выразительными синими стрелками и красными флажками. Меня беспокоит только одно: я никак не могу понять, где же у меня тыл? За тремя армиями я еще могу уследить, но когда при этом тыл перемещается на пару тысяч километров и оказывается где-то за двумя морями... Хорошо, что боевой дух трех моих армий не нуждается в поддержке, а провиант мы воруем у врага, как завещал великий Суньцзы.
Нель, как всегда, сорвала аплодисменты. Я помню, как она поразила мое воображение еще на университетском семинаре: ее слушали все, включая преподавателей истории партии, студентов мехмата и уборщиц, случайно оказавшихся поблизости.
«А чего ты удивляешься? — поднимала бровь Юлька. — Всё правильно, так и должно быть. Не знаю, с какой стати вы все решили, что наука — дело серьезное и скучное. Имя Каллиопы, музы науки, переводится как «сладкоголосая». Кстати, она была еще и музой эпической поэзии. По совместительству. Уж ты-то должен знать, что наука — та же война. А где война, там героические песни.
Нелька поёт науку, и не смотри на нее такими глазами, а то я ревную».
«Не ревнуй, дорогая, это не любовь, — сказал я тогда. — Это зависть».
Это зависть, сказал я себе, перехватывая Нель в коридоре после лекции и объявляя большое обеденное перемирие. Это зависть, повторял я, разглядывая уставшее лицо и круги под глазами. Она смотрит по сторонам так, будто ищет угол, чтобы забиться в него и свернуться клубком, обхватив руками живот. И мне внезапно хочется обнять ее, спрятать от ветра, отогреть, подышать на пальцы, а потом спрятать их у себя под курткой...
Стоп.
Действительно, имеет смысл с ней переспать — вот тогда она точно не будет разговаривать обо мне с Юлькой.
Но ничего личного.
Кроме зависти, разумеется...
Суньцзы сказал:
«Если я спрошу: когда противник многочисленный, собранный и собирается наступать, как мы должны ответить на это? Я скажу: сперва захвати то, что он любит, и тогда он будет слушать тебя».
...Если до тебя, любовь моя, доносятся в последнее время странные и противные звуки, не удивляйся: это я цепляюсь алмазными коготками здравого смысла за стеклянную поверхность реальности. Реальность в царапинах, я в панике, спасение в слове, пальцы просятся к перу, ангел-хранитель за левым плечом взмахивает в недоумении ощипанным крылом и грозится бросить меня к чертям, уже даже не извиняясь за каламбур. Увы и ах, любовь моя, увы и ах...
Поездка в Эдинбург удалась на славу. Начать с того, что более мерзкую погоду можно, наверное, себе представить, но трудно. И непонятно зачем.
Черный человек выпил из меня половину моей замечательной голубой крови, намекая, что госпожа Максимова собирается подписать с ними контракт на пять лет. «Как вам это удалось, мой друг?»
Я и сам не знаю, как мне это удалось. А знать хотелось бы. Глупо как-то уподобляться той силе, которая вечно хочет одного, а получает совершенно другое. Заставляет, знаете ли, задуматься об интеллектуальных способностях этой самой силы. Я уже молчу о везении и предусмотрительности.
Все попытки связаться с Нель ничем не увенчались: госпожу Максимову как корова языком слизнула.
Отчаявшись, я отправился в Эдинбургский замок. Прелестная рыжая девушка провела меня по королевскому дворцу, в котором Мария Стюарт родила короля Якова Первого.
У меня уже в тот момент возникло подозрение, что вот еще немного, и я услышу совершенно лишнюю для себя информацию. Но было поздно: чистый девичий голос поведал мне шиллеровскую версию казни Марии, и я вернулся в гостиницу в необычайно приподнятом расположении духа, размышляя, чем бы мне заполнить досуг — из окна выброситься или повеситься на крюке от люстры.
Балкона в номере не оказалось, а при ближайшем рассмотрении выяснилось, что вместо люстры у них какие-то ублюдочные светильники, встроенные прямо в стену.