Забери меня в рай

А во дворе института начался переполох. Историчка Фролова, подойдя к входной двери, остолбенела от увиденного. На мокром асфальте, вперемежку с мусором, валялись портреты членов Политбюро ЦК КПСС. А прямо перед ней в небольшой луже лежала огромная фотография Генерального Секретаря Михаила Горбачёва. Он смотрел на неё сквозь осколки разбившегося стекла. Смотрел пристально, с немым укором. И от этого взгляда у Фроловой все оборвалось внутри. Её лицо тут же покрылась испариной. Она прерывисто задышала и почему-то несколько раз одёрнула юбку.

– Александр Юрьевич! Александр Юрьевич!!! – с истошным криком влетела Фролова в кабинет старенького, седовласого ректора с двойной фамилией Шуткевич-Ганопольский. – Горбачёва вместе с Политбюро… Выбросили! ЧеПэ у нас! Там, во дворе…

– Доигрались… Доперестраивались! Мать их так! – гневно выкрикнул ректор. – И много народа?

– Что?

– Народу во дворе много собралось, спрашиваю? – резко вставая из-за стола, заорал он. Но видя, что у Фроловой от волнения начали дрожать губы, недовольно сунул ей в руку пустой стакан. – Вот, выпейте и успокойтесь… – и ректор стал неумело наливать воду из запылённого графина, недовольно бормоча. – Доигралась власть! Этого только слепой мог не видеть! Всё было предсказуемо…

– Что предсказуемо? – непонимающе спросила Фролова, поднося стакан ко рту.

– Ну вы же сами сказали, что Горбачева сбросили… – и ректор включил транзисторный приёмник и начал крутить ручку настройки.

Фролова панически воскликнула:

– Портреты! Александр Юрьевич, там портреты! Портреты во дворе… Всё Политбюро выбросили! Прямо в грязь… Надо срочно что-то делать… Срочно!

– Какие портреты! Что вы несёте?!

– Горбачёва… и всё Политбюро… В грязь, – захлебнувшись собственным волнением, медленно и еле слышно сказала Фролова.

– Как… выбросили? – перепугано спросил ректор. – У нас?

Только тут до него дошёл смысл сказанного. Ещё несколько секунд назад он, не разобравшись, ожидаемо встретил, как ему показалось, «известие» о перевороте. Он был внутренне готов к этому. И ждал подобного всё последнее время. Но когда понял, что речь идёт о другом: о надругательстве над существующей высшей властью страны в родном ему институте… Это уже была гильотина для его шеи:

– Что же вы сразу! Мямлите, понимаешь! Собрали?! – возмущённо спросил он, недовольно ставя на место приёмник.

– Не-е-т… Но я видела! – закричала Фролова вслед выбегающему из кабинета ректору, устремляясь за ним со стаканом воды в руке. – Я сама видела! – и в её голосе стала появляться твёрдость и уверенность. – Это ваш всеми обожаемый Чарышев… Это он… Он демонстративно… С улыбочкой такой ехидной… Я видела. Собственными глазами видела, как он выбрасывал портреты со второго этажа… Видела!

– Какой же гадёныш! Отблагодарил! Вот уж выродок, так выродок! – быстро спускаясь по ступенькам лестницы негодовал ректор. – Что наделал! Вы ведь даже не понимаете… – он чуть приостановился и, перейдя на шёпот, сказал. – У нас здесь… Сотрудники госбезопасности здесь… Прямо сейчас… Понимаете?

– Уже?! – со страхом спросила раскрасневшаяся Фролова, на ходу ставя стакан на подоконник.

– Да! То есть… Нет! Они по-другому поводу! – хрипел, ловя ртом воздух, ректор. – Но теперь… Это всё взаимосвязано. Явная провокация… Теперь на весь мир… Какой же он ублюдок…

Они выбежали на улицу. Ректор огляделся. Увидел валявшиеся везде портреты, заливаемые дождём, и умоляюще попросил Фролову:

– Всех собирайте! Быстро! Быстрее!

– Я сейчас! Сейчас всех позову, Александр Юрьевич!

– Кого?! Портреты эти вот собирайте! – грозно закричал срывающимся голосом ректор.

– Всё поняла… Всё… Всё… Сейчас, – волнуясь, затараторила Фролова.

В дверь, спасаясь от дождя, забежали несколько студенток, не обратив никакого внимания на валявшиеся портреты и даже не поздоровавшись.

Ректор склонился над фотографией Горбачёва. Поправил развалившуюся рамку и стал аккуратно собирать осколки стекла. Каждый выпавший кусочек он пытался пристроить на место, будто в детской мозаике. Но целостности не получалось. Ректор нервно озирался вокруг, и тяжесть случившегося все сильнее и сильнее наваливалась на него.

В окнах второго этажа он увидел наблюдавших за ним студентов, преподавателей и незнакомых людей в штатском. И в этот момент он ясно понял, что это не просто ЧП, а убийственный конец его долгой карьеры, в которой ему приходилось постоянно лебезить, пресмыкаться и прислужничать…

Фролова собирала портреты и радостно сообщала ректору:

– Громыко без трещинки, Александр Юрьевич. И Соломенцев не пострадал. И Демичев… А Шеварднадзе… Вот несчастье.

Кто-то из студентов с задором крикнул в раскрытое окно, обращаясь к Фроловой:

– Надежда Аркадьевна, вон там ещё один портретик, совсем целёхонький!

– Спасибо, Вепринцев! – поблагодарила она. И, не замечая, что её костюмчик весь измазался побелкой, взобралась на кучу как на пьедестал и, подняв найденный портрет над головой, всем громко объявила. – Это Ельцин! – и наверху раздался гул одобрения, а кто-то даже захлопал в ладоши.