Заблудившийся робот

— Совершенно верно! — сказал папа. — И в живописи есть камертон: какой-нибудь предмет. В природе ли, в картине ли — определенного цвета и освещенности точка или пятно. От него пляшут, как от печки, понимаешь? Ему подчиняют в картине все остальное — по цвету и освещенности. С ним все сравнивают — что теплее его или холоднее по цвету, что темнее или светлее по освещенности, — такое пятно и есть живописный камертон! По нему и настраивают всю картину — ее цвет и свет… Так вот: нарисованная по совету Тарабама гаечка и стала таким камертоном! — закончил папа.

— И по ней ты заново настроил картину?

— Совершенно верно! Как только в углу картины засияла гаечка, я сразу увидел все свои недостатки! Вернее, недостатки картины! Я увидел, что она пестрит! Что в ней нет единой цветовой гаммы! И я молниеносно переписал всю картину. Что надо, сделал темнее, что надо — светлее… кое-что утеплил, кое-что взял холодней. О, я работал как одержимый — запоем! Я переписал картину в три дня!

— Дальше, — прошептал я.

— Что дальше? Дальше я отнес ее в закупочную комиссию! Члены комиссии сначала долго смотрели на нее. Потом они вдруг кинулись меня поздравлять. Они жали мне руки, обнимали меня, они кричали: «Чудо! Шедевр! Гениально!» Ты не можешь себе представить, что там было! Все чуть не плакали от восторга. Правда, потом, когда все успокоились, председатель комиссии высказал одно маленькое замечание: он предложил убрать гаечку…

— Камертон?

— Не камертон, а именно гаечку! Он предложил сделать из нее маленький камешек в траве. Такой же формы, цвета и освещенности. Он сказал: к чему тут гаечка? Уж лучше камешек! И я тут же мазнул (краски у меня были с собой, на всякий случай) — и картина пошла!

— Ну, а Тарабам что сказал? Он в курсе?

— Конечно, в курсе, — сразу погрустнев, ответил папа. — С Тарабамом все не так просто… Он очень огорчился, когда я ему сказал, что замазал гаечку. И с тех пор ходит сам не свой. Он даже просил меня нарисовать несколько гаечек и повесить ему на кухне… ты же знаешь, он там спит…

— Да, — сказал я. — Печально. И странно.

— Более чем странно, — подтвердил папа. — А еще Тарабам выразил желание заняться масляной живописью! Он заявил — и весьма категорично, — что хочет писать со мной картину «Металлолом. Материал для размышлений»… Представляешь?

— Ну и что? Пусть пишет! — сказал я. — Зачем мешать?

— Конечно, — согласился папа. — Может, у него талант откроется. Что ни говори, а эту гаечку он здорово придумал!

— А что ты сейчас делаешь? — спросил я. — В данный момент?

— Сижу и вписываю в картины гаечки! А потом все переписываю… дело идет на лад!

— Желаю успеха! — сказал я.

— Ты заходи, не пропадай, — сказал папа.

— Непременно скоро зайду, — обещал я. — Интересно взглянуть на эти ваши гаечки… камертоны то есть. И передай привет Тарабаму. — Я положил трубку.

— Да, — сказал я сам себе вслух. — Живопись — это действительно, великая тайна. Но Тарабам… каков, однако, мудрец!

Человек СМО-83

В то чреватое еще долгими неприятностями воскресенье все в квартире-108 с утра были дома. Проснулись довольно поздно — часов в десять, — не спеша помылись и собрались в папиной комнате к завтраку. Тарабам заварил прекрасный крепкий чай, сварил каждому по два яйца всмятку, достал из холодильника масло и сервировал стол. Настроение у всех было отличное. Слышно было, как за стеной весело бренчит на рояле Старик-Ключевик. Он играл весьма своеобразно: не дойдя до середины мелодии, обрывал ее и начинал сначала. Чтобы создать за завтраком еще более уютное настроение, папа включил свою стереосистему — создал, как он любит говорить, «музыкальный фон», который сразу отгородил квартиру-108 от посторонних шумов, в том числе и от бренчания Ключевика. И тут вдруг раздался тот самый звонок в дверь…

Его услышал, несмотря на фон, Тарабам: ведь слух у робота потрясающий!

Забегая немного вперед, должен сказать, что звонок оказался весьма коварным, хотя его коварство раскрылось только к обеду. А сначала звонивший в дверь даже несказанно всех обрадовал.

— Там какой-то человек из стола заказов гастронома, — сказала мама, вернувшись в комнату. — Принес осетрину.

— Осетрину?! — радостно поразился папа. — Зови его на кухню!

— Осетрина! Осетрина! — весело захлопали в ладоши Катя и Юра.

— А что это такое? — спросил Тарабам.

— Это такая рыба, — объяснила Катя. — Папа ее очень любит, и мама тоже.

— И мы, — сказал Юра.

— Она редко бывает, — уточнила Катя.

Все пошли на кухню и увидели нежданного гостя: он был высокий — косая сажень в плечах, — рыжий, с голубыми невинными глазами. В руках он держал здоровый пузатый мешок.

— Вы садитесь, — вежливо пригласила его мама. — И покажите вашу осетрину.

Голубоглазый сел, развязал мешок, вынул оттуда брикет белого мороженого филе, завернутый в целлофан, и положил его на стол.

Все с восторгом склонились над куском осетрины. Мама потрогала ее пальцем. И все потрогали.

— Никогда не видела осетрину в таком прессованном виде, — сказала мама.