Забудь мое имя!

Дальше я двигалась спиной, поглядывая через плечо. Пещеры мелькали, как вырезанные из картона театральные декорации школьных постановок. Казалось, из‑за неестественно белых цветов, размером с кочан капусты, вот–вот должен выскочить неуклюжий беззубый мальчуган в облезлом костюме кролика и начать читать стишок картавым высоким голоском.

— Вот видишь, все куда‑то движется и во что‑то превращается, чем же ты недовольна? — хмуро напомнила я себе фразу из мультфильма, как нельзя кстати вспомнившегося в этот миг. — Не довольна я тем, что заполучила привычку разговаривать с собой, за неимением другого слушателя.

Количество отсчитываемых мною шагов все уменьшалось и уменьшалось, а вокруг беспрерывно что‑то менялось. В какое‑то мгновение к искристо–белому цвету прибавился серый. Это маленькое изменение осталось бы для меня незаметным, если бы за недолгое пребывание в этом странном месте я не заработала тошноту на белое.

Не успела я радостно вздохнуть и сделать еще шаг, как начали появляться другие цвета, похожие на полежавший под дождем детский рисунок акварелью — почти все смылось и перемешалось, но бумага еще хранит следы неровных мазков.

На последнем шаге я вывалилась из опостылевшего перехода эллов, с наслаждением ткнувшись лицом в высокую ароматную траву, в которой непугано копошились жуки и бабочки.

Теплый медовый аромат каких‑то цветов мягкой лапкой пробрался в нос, а оттуда в голову. Захотелось улечься щекой на прохладную траву, сжав ее в ладонях, как подушку, и уснуть, чтобы видеть прекрасные, полные солнца и счастья сны.

Как‑то родители Иры взяли меня с собой в деревню на все лето. Тетя Оля смеялась и подшучивала, что Ира просто вынудила их это сделать.

Я, совершенно городская, привыкшая к асфальту и домам не ниже пятого этажа, очень удивилась, когда под колесами машины заскрипел гравий, и все вокруг окуталось в желтоватую пыль. Казалось, будто мы проехали не пару сотен километров, а переместились во времени. Маленькая, полузаброшенная деревенька примостилась на пригорке за лесом. Все домики были деревянные, окруженные многочисленными хозяйственными постройками. За околицей тянулись разноцветные полосы полей, спускавшихся прямо к мелкой речке, масляно блестевшей на солнце.

В конце единственной улицы, змеей извивавшейся между расположенными в два ряда домами, чуть в стороне возвышалось солидное двухэтажное здание из красного кирпича. Только рассмотрев его ближе, я поняла, что свою солидность дом растерял еще в годы советской власти: крыша местами провалилась внутрь, одну из стен разобрали местных халявшики, в разбитое окно сквозь прутья решетки проглядывало запустение, потемневшие лавки и сваленные в углу оцинкованные тазы.

Я очень долго пыталась понять, что же это такое было, пока Иры не сообщила, что раньше здание носило гордое название «Баня». Естественно, мыться там уже никто не пробовал, но зато, за отсутствием запирающего двери замка, можно было с интересом прогуливаться по странному зданию, крутить скрипящие ручки на кранах, приделанных к ржавым трубам, протянутым вдоль стен, прыгать на натужно стонущих половицах и представлять себя героями страшных малобюджетных фильмов.

Застав нас за этим занятием, папа Иры быстро отбил у нас охоту и дальше устраивать прятки в полуразрушенном здании. К тому же мы быстро обнаружили, что есть забавы куда интереснее.

Большую часть лета мы провели за стареньким домом, доставшемся Ириной семье после бабушки, решительно уехавшей куда‑то в Казахстан к подруге. Семья наезжала в деревню только летом, а потому никто не занимался участком. Полоса поля поросла густой травой, ромашками и розовым клевером. На цветах деловито жужжали пчелы и шмели, за ними было интересно наблюдать, расстелив большой клетчатый плед, пахнущий сыростью, на траве, прикрыв макушки от солнца большими белыми панамами.

В деревне было так тихо! Даже дико. От дома стоило отойти лишь на десяток метров, и можно было очутиться в настоящей сказке. Мы грузили в маленькую корзинку эмалированный бидон с молоком, привозимым Ириным папой из соседнего поселка, завернутые в полотенце ломтики белого хлеба и клубнику в большой пластиковой коробке.

На солнце молоко нагревалось, и нам казалось невероятно вкусным есть хлеб с молоком и клубникой. Ни разу у нас не получилось поесть так в доме, за столом, где нужно было соблюдать осторожность, чтобы не пролить и не просыпать ничего на стол.

Да и не интересно было!

Мы плели веночки из клевера и случайных колосьев, читали вслух имевшиеся в доме книги и закладывали между страницами головки ромашек. От наших усилий книги разбухали и коробились, на листочках оставались желтоватые оттиски. В конце одного лета мы так быстро собирались, что позабыли вытряхнуть наш гербарий. Через много лет, распивая чай у меня на кухне, Ира со смехом описывала лицо тети Оли, обнаружившей тот наш склад. За время цветы высохли до паутинной тонкости, сохранив при этом сладкий аромат лета.