Свободного времени никогда не было. После работы спешил кому-то сложить печь, подремонтировать протекающую крышу дома и много, много чего еще.
Или бежал в село Пустынное помочь дочери. Она там учительствовала. Одна с пятью детьми осталась. Когда началась война, её старшему сыну семь лет было, младшему – год. Ей самой двадцать семь только что исполнилось. Муж Владимир Петрович с первых дней на фронте.
Евдокия Петровна со своим классом
Отдыхал Пётр Васильевич только в бане, если удавалось. Баню любил и готовил её, наслаждаясь уже самим процессом. Когда из трубы поднимался струйкой дымок, в топке потрескивали берёзовые дрова, мог неспеша поразмышлять, сидя на лавочке возле бани, прислонившись к стенке, от которой исходил невидимый дух и тепло, исцеляющее уставшее тело. В золотых лучах вечернего солнца хорошо был виден правый берег Иртыша и Большая речка, тянущаяся синей лентой. Душа наполнялась светлой благостью, унынию не оставалось места.
Парился он долго, с перерывами, так учил его отец, так учил он своих сыновей, теперь внуков. Он стал внукам наставником и примером во всём. Прививал им любовь к труду, уважение к старшим и крестьянскому ремеслу, без которого на селе не проживёшь.
Вести с фронтов приходили чаще неутешительные. И только 5-го декабря 1941 года появилась надежда. Красная Армия в битве под Москвой перешла в контрнаступление против немецко-фашистских войск. Этот день стал
С войны начали прибывать раненые и покалеченные. С укороченной несгибающейся ногой после ранения в колено вернулся младший сын Александр. Таких было много, а у государства не было возможности помочь им. Большинство жили в нищете без внимания общества, неспособные найти своё место в жизни. От безысходности некоторые спивались, занимались попрошайничеством, умирали в неизвестности, положив себя на алтарь победы. Без ноги вернулся старший сын Владимир. Ногу потерял в боях за Москву. Сыновья, привыкшие работать, не пали духом, не хныкали. Александр занялся плотничеством, он был отменным столяром. Владимир летом охранял колхозные поля, зимой не позволял на лугах красть сено, что было в стогах.
Душа болела за дочь – одна там, в деревне с детворой, помочь некому. Зарплатёшка так себе, хозяйства своего нет. Молоко, и то не всегда купишь. Вещички мужа продаёт, да надолго ли хватит их? Как ей помочь?
– Аннушка, – однажды обратился Пётр Васильевич к жене. – У нас ведь есть немножко деньжишек, на чёрный день берегли?
– Есть немножко, – насторожилась Анна Александровна. – А чего спрашиваешь?
– Я тут что подумал. Не купить ли на эти деньги коровёнку Дуне? Ребятишки без молока живут. А деньжонок у неё, сама знаешь, кот наплакал. Жалко.
– Я и сама как-то думала об этом, да всё откладывала разговор с тобой. Давай, не мешкая, завтра – воскресенье, сходим на базар, поспрашиваем, может, кто и продавать будет.
На местном рынке на продажу была единственная корова. Невзрачная на вид, мелкая, она смирно стояла, опустив голову, словно ждала приговора. Пётр Васильевич со знанием осмотрел её, проверил зубы, вымя и остался доволен. Не показывая вида, как бы безразлично спросил хозяйку:
– Отчего продаёшь, хозяюшка?
Женщина была похожа смиренностью на свою корову. Она чуть слышно пролепетала: