Забвение

В один момент во время обеда стажерка в угольно-сером брючном костюме «Ямамото» поведала историйку о своем женихе, с которым они, оказывается, по условиям максимальных открытости и доверия в будущем браке обменялись всеми до единой деталями своих сексуальных историй. Историйка, особенно насмешившая присутствующих тем, что стажерка сперва пыталась сформулировать ее как можно деликатней, касался жениха в студенческом возрасте во время кунилингуса с самой красивой и желанной в то время девушкой в Свортморе – с нулевым процентом жира в теле, чьи большие подушечные губы как раз тогда вошли в моду, – когда, судя по всему, она – внезапно и без всяких предупреждений… ну, пукнула – девушка в постели, – причем пук был не таким, чтобы можно было минимизировать или обратить в шутку, по словам жениха, но скорее «странным, отвратительным и горячим, когда просто воротит и воняет». Историйка как будто задела какую-то общую мозоль или нерв: большинство стажерок за столом хохотали так, что пришлось отложить вилки, а некоторые прижали салфетки ко рту, словно чтобы прикусить их или удержать внутри переваренную еду. Когда смех стих, настало короткое общее рефлективное молчание, пока стажерки – большинство из которых были очень умными и отличались высокими оценками в характеристиках, особенно по аналитической компоненте, – пытались сообразить, почему же все так смеялись и что такого смешного в совпадении орального секса и метеоризма. Еще асимметричный крой жакета стажерки из редотдела был в чем-то просто идеальным – одновременно нелепым и в то же время неизбежным, почему «Ямамото», по общему мнению, стоил каждого пенни. В то же время всем известно, что в процессе или химикатах коммерческой химчистки есть что-то недружелюбное именно к ткани «Ямамото» и что после пары раз в чистке костюмы уже не сидели, не висели и не ощущались так идеально; так что в удовольствии от «Ямамото» всегда таилось зерно трагедии – возможно, придававшее ему еще большую ценность. Недавней традицией стало, что самые старшие из стажерок брали бокал пино гриджио. Стажерка сказала, что ее жених отсчитывал свою сексуальную зрелость с этого самого инцидента и любил говорить, что «буквально за одну секунду скинул двадцать килограмм иллюзий», и теперь ему исключительно, почти неестественно комфортно со своим телом, с телами в общем и их приватными функциями – он даже редко закрывал дверь туалета, когда ходил туда, как выразилась стажерка, по-большому.

Стажерка-коллега по ЧП, снимавшая с Лорел Мандерли и тремя другими уэллслитками подвал у Уильямсбургского моста, поведала зарисовку, которой с ней однажды поделился ее психотерапевт, – о первых свиданиях со своей женой, с которой он впервые встретился, когда они оба переживали ужасные разводы, и об их ужине на одном из свиданий, когда они вернулись домой и сидели с бокалами вина на ее софе, и как потом она ни с того ни с сего сказала: «Тебе лучше уйти», – и как он не понял, не знал, выгоняет ли она его, сказал ли он что-то неприличное или что, и как она наконец объяснила: «Мне нужно покакать, а при тебе я не могу, слишком большой стресс», – даже употребив слово «покакать», и как терапевт спустился и стоял на углу, курил и поглядывал на ее квартиру, видел, что в матовом окне ванной загорелся свет, и одновременно, во-первых, почувствовал себя каким-то дураком, раз ждет, пока она закончит, чтобы потом подняться, и, во-вторых, осознал, что любит и уважает эту женщину за то, что она так обнаженно оголила перед ним свой комплекс. Он рассказал стажерке, что на том углу впервые за долгое время не чувствовал пронзительное и болезненное одиночество, как он тогда осознал.

Калорийный режим Лорел Мандерли устанавливал очень точные правила, какие части салата нисуаз можно есть и что нужно сделать, чтобы их заслужить. За сегодняшним обедом она была несколько погружена в себя. Она еще никому не рассказала о фотографиях, не говоря уже о неожиданной утренней посылке; а Этуотер, который провел утро за переездом в Чикаго, взял за принцип никогда не отвечать на сотовые звонки за рулем.