Забвение

– Скип, только теперь между нами: перед нами мальчик, которого родители все детство напролет лупили до потери сознания. Которого хлестали электрическими шнурами, тушили об него сигареты и заставляли есть в сарае, если матери казалось, что его манеры не годятся для ее великосветского стола. Папаша у него был еще куда ни шло, это все больше мамаша. Из таких церковных, которые в церкви чинные и благородные, а дома – безумное зло, хлещет детей шнурами и не знаю что еще, – при упоминании церкви взгляд Этуотера тут же обратился внутрь, а его выражение стало трудно прочитать.

Голос Эмбер Мольтке стал ниже регистром, но оставался женственным, при этом даже с такой громкостью прорезал шум дождя. Он чем-то напомнил Этуотеру Лорен Бэколл в конце ее карьеры, когда постаревшая актриса становилась все больше и больше похожа на ошпаренную кошку, но еще не лишилась голоса, способного серьезно затронуть нервную систему человека, в детстве.

Жена художника говорила:

– Знаю один раз из его детства, когда она пришла и, кажется, застала Бринта, когда он, наверно, игрался с собой, и заставила его выйти в гостиную и сделать это перед всеми, всей семьей, когда заставила их сидеть и смотреть на него. Понимаешь, к чему я клоню, Скип?

Самым говорящим признаком приближающегося торнадо стал бы зеленоватый оттенок окружающего света и внезапное падение давления, от которого щелкает в ушах.

– Папаша не измывался над ним откровенно, но сам был полоумным, – сказала Эмбер, – дьяконом. С полной головой собственных демонов, с которыми приходилось бороться. И я знаю один раз, когда Бринт видел, как она насмерть забила котенка сковородкой за то, что он нагадил на полу на кухне. Пока Бринт сидел на детском стульчике и смотрел. Маленького котенка. Ну, – сказала она. – И как ты думаешь, как такие родители приучали мальчика к туалету?

Энергично кивать было одной из его тактик, чтобы вытягивать информацию в интервью, и Этуотер кивал почти на все, что говорила жена субъекта. Вкупе с тем фактом, что он все еще держал руки прямо перед собой, это придавало ему сомнамбулистский аспект. Из-за порывов ветра машина слегка покачивалась на грязи прогала.

К этому времени Эмбер Мольтке переместила свою массу на левую ляжку, задрала огромную правую ногу и по-кошачьи свернулась так, чтобы наклониться к Этуотеру, глядя на его профиль. От нее пахло тальком и газировкой «Биг Ред». По склону ее ноги словно можно было скатиться в какую-то невообразимую бездну. Главный внешний признак, что на Этуотера так или иначе воздействовало мощное сексуальное силовое поле вокруг миссис Мольтке, – он продолжал цепко сжимать руль «Кавалера» обеими руками и смотреть прямо перед собой, словно все еще куда-то ехал. В машине почти не осталось воздуха. Он испытывал странное и незаметное ощущение вознесения, словно машина слегка приподнималась. Не было никаких признаков какого-либо вида или даже съезда с крошечной дороги на SR 252 и к азотному заводу, начинавшемуся сразу перед ними, – в плане местонахождения ему оставалось положиться только на слова миссис Мольтке.

– Это человек, который, чтоб пустить ветры, выходит из дома. Который закрывает дверь туалета, запирается, включает вытяжку и маленькое радио, и выворачивает краны, и иногда подтыкает скатанное полотенце в щель двери, когда ходит по своим делам. Бринт, то бишь.

– Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.

– В большинстве раз он даже не может сделать свои дела, если там кто-то есть. Дома. Этот человек думает, будто я ему верю, когда он говорит, что хочет просто покататься по округе, – она вздохнула. – Итак, Скип, в этом деле он очень-очень стеснительная особа. Он раненый внутри. Когда я с ним впервые познакомилась, он и «Бу» сказать не мог.