Забвение

Ладонь миссис Мольтке со множеством разных колец теперь полагалась всего в каких-то дюймах от большого красного правого уха журналиста. Она говорила:

– Ну, я почитываю «Стайл». Много лет почитываю. Готова спорить, во всем городе не найдется человека, который не почитывал «Стайл», «Пипл» или еще кого из ваших, – рука двигалась как под водой. – Иногда вас всех не упомнишь. После звонка вашей девочки я сказала Бринту, когда велела ему приодеться для гостей, что к нам едут из «Пипл».

Этуотер прочистил горло.

– Ну значит, ты понимаешь, о чем я говорю, и я, кстати, не говорю ничего против статьи или согласия мистера Мольтке…

– Бринта.

– Согласия Бринта на статью, – еще Этуотера время от времени пробивала мелкая, но энергичная дрожь, невольно, когда он почти напоминал собаку, которая встряхивается после воды, чего не комментировала ни одна сторона. На лобовое и заднее стекло падали сорванные ветром листья и задерживались на миг-другой, пока их не смывало. Небо теперь могло быть любого цвета, и узнать это было нельзя. Теперь Этуотер пытался повернуться к миссис Мольтке всем торсом:

– Но ему надо понимать, во что он встрял. Если мои редакторы дадут добро – и я должен опять подчеркнуть, что всячески в этом уверен, – одним из условий, вероятно, будет присутствие какого-то медицинского эксперта, чтобы удостовериться в… обстоятельствах творчества.

– Говоришь – там, с ним? – порывы ее дыхания как будто задевали каждую ресничку на щеке и виске Этуотера.

Ее правая рука все еще накрывала диктофон и несколько дюймов колена Этуотера с каждой стороны. Ее пульс в ритме ларго проявлялся в дрожании бюста – по понятным причинам выдающегося и сейчас направленного в сторону Этуотера. Возможно, бюст от его правой руки, все еще застывшей и приросшей к рулю, отделяло не больше четырех дюймов. Другой кулак Этуотера скакал как бешеный у дверцы водителя.

– Нет-нет, необязательно, но наверняка снаружи и наготове для разных тестов и процедур с… с произведениями, как только мистер Мольтке, Бринт, закончит. Выйдет с ними, – еще одна интенсивная дрожь. Эмбер издала очередной безрадостный смешок.

– Уверен, ты понимаешь, о чем я, – сказал Этуотер. – Температура, консистенция, отсутствие всех следов человеческой руки, инструмента или чего угодно при… процессе…

– И тогда все выйдет.

– Статья, то есть? – спросил Этуотер.

Она кивнула. Хотя физически это было бессмысленно, учитывая их соответственные размеры, но глаза Этуотера теперь как будто находились на одном уровне с ее глазами, и, сам того не замечая, он моргал, когда моргала она, хотя зрительному контакту часто препятствовали маленькие круги ее руки.

– Как я уже сказал, я всячески уверен, что да, выйдет, – ответил Этуотер.

В то же время журналист еще пытался не погружаться в мысли о реакции Лорел Мандерли на пересланные репродукции произведений художника, медленно вылезающие из факса. Ему казалось, он знал почти все различные пермутации, которые претерпит ее лицо.

Равно непонятно было, на что смотрит миссис Мольтке – на его ухо или на подводные движения собственной ладони рядом с ухом.

– И ты говоришь, значит, ну, готовиться, – потому что, когда все выйдет, уже ничто не будет прежним. Потому что будет внимание.

– Я бы сказал, что да, – он попытался повернуться еще сильнее. – В самых разных проявлениях.

– Говоришь, другие журналы. Или телик, интернет.

– Часто трудно предугадать проявления публичного внимания или заранее знать, что…

– Но после такого внимания, говоришь, могут заинтересоваться галереи. Покупкой. В галереях проводят аукционы или просто ставят ценник и люди приходят и покупают, или как?

Этуотер понимал, что это совсем другой тип и уровень диалога, чем на утренних переговорах дома у Мольтке. Ему было трудно не чувствовать, что Эмбер говорит с ним слегка снисходительно, изображая некий стереотип провинциальной наивности, – он и сам так поступал в некоторых ситуациях в «Стайле». В то же время ему казалось, что в какой-то степени она искренне уважала его мнение, потому что он жил и работал в Нью-Йорке, культурном сердце нации, – Этуотеру это абсурдно льстило. Вопрос географического уважения легко мог усложниться и стать очень абстрактным. Правым уголком глаза он видел, что некий деликатный узор, который Эмбер описывает в воздухе рядом с его ухом, на самом деле картография этого уха – его спирали и завихрения. Чувствительный с детства к вопросу размера и цвета ушей, все время учебы в колледже Этуотер носил бейсбольные кепки или вязаные шапки.

В конечном счете неспособность журналиста продумать все наперед и решить, как отвечать, сама по себе стала решением.